Придя к Иоффе, я рассказал ему о первых моих наблюдениях и в мягкой форме обратил его внимание на неудобство того, что разные люди выдают кассиру распоряжения об оплате счетов, притом счетов частного порядка, не служебного, а также распоряжения об отпуске им тех или иных сумм… Как ни мягко было сказано, тем не менее Иоффе это не понравилось, но, как человек умный, он поторопился заявить мне, что, собственно, и ему, при всем его незнакомстве с поряд­ками ведения дел в учреждениях, казалось, что это не note 62 ладно, но, что, не зная, что именно надо сделать, он, в виду состоявшегося приглашения меня, решил: «подождем товарища Соломона, — он приедет, во всем разбе­рется и установит необходимые правила…» Поэтому-де он готов во всем последовать моим указаниям… Затем он прибавил, что все, находящиеся в кассе сум­мы отпущены и отпускаются лично ему в его полное распоряжение… Мы обратили его внимание на то, что в посольстве уже имеется требование Комиссариата Иностранных Дел о составлении и представлении отчета об израсходованных за три месяца сумм, что малоопытный бухгалтер составил этот отчет в совершенно неприемлемом виде, так что в нем невозможно разобрать­ся, и что, во всяком случае, нельзя проводить по этому отчету такие расходы, как на шляпы для его жены или личного секретаря, на манеж и пр.

Он согласился с этим и заявил, что принимает все эти расходы на свой личный счет. Я тут же передал ему все эти «докумен­ты» (вышла довольно внушительная сумма) и он, взамен их, составил на ту же сумму квитанцию, в кото­рой стояло, что им лично за такой то период на разные нужды безотчетно израсходовано столько то..

Но, конечно, как ни деликатно я говорил с ним, у него остался известный неприятный осадок по отношению ко мне… Да по правде сказать, и у меня к нему также… Как бы то ни было, но тут же на этом свидании по его предложению было решено, что впредь деньги будут выдаваться кассой по ордерам, подписываемым только одним из нас, им или мною. Мне, признаться, не очень то хотелось иметь это право подписи, но по деловым соображениям я не имел основания отказывать­ся и должен был согласиться…

И вот, выработав упомянутые выше правила о note 63 кассе и бухгалтерии, хотя, повторяю, все было уже согласо­вано нами путем постоянных бесед и докладов, я передал их послу, т. е. Иоффе, на утверждение.

Прошло два-три дня. От Иоффе мои положения не возвращались. Я не считал удобным напоминать. Но с момента, когда я передал ему эти проекты, в отношении ко мне личного секретаря наступило резкое изменение. Совершенно игнорируя меня, Марья Михайловна все вре­мя обращалась к Якубовичу и Лоренцу… Пошли какие то перешептывания, что то поползло тягучее и липкое и противное… Я делал вид, что ничего не замечаю.

Но вот как то, войдя ко мне и передавая мне какие то бумаги от Иоффе, Марья Михайловна вдруг спро­сила меня:

— Вы, кажется, находите, Георгий Александрович, что должность личного секретаря совершенно лишняя?

Этот вопрос меня, конечно, очень удивил, ибо никогда я никому своих мнений по этому поводу не высказывал.

— Я? — спросил я. — Откуда вы это взяли?

— Так… мне кажется, по крайней мере, — ответи­ла она и быстро вышла из моего кабинета.

В тот же день, вскоре после этого разговора, ко мне пришел Иоффе и принес мне мои положения. Вид у него был смущенный и точно забитый.

— Вот, Георгий Александрович, — начал он каким то неуверенным голосом, — я ознакомился вни­мательно с вашими положениями.. Но поговорим откро­венно… Видите ли… как сказать… здесь имеются некоторые ляпсусы… которые я и заполнил… Надеюсь, вы ничего против этого не имеете.

—Конечно, нет, Адольф Абрамович, — note 64 поспешил я ответить. — Ведь вы же, как глава посольства, должны утвердить эти положения.

— Гм… да.. так, — запинаясь и, видимо, чувствуя себя не в своей тарелке, продолжал он. — Дело, соб­ственно, не в этом…

И вдруг, отложив мои положения. он обратился ко мне с какой сердечной ноткой в голосе:

— Скажите мне откровенно, Георгий Александро­вич, что вы имеете против Марьи Михайловны?

— Я? Против Марьи Михайловны?… Да абсолютно. ничего…

— Видите ли… и у нее, и у меня создалось такое впечатление, что вы бойкотируете ее… Вот и ваши положения это доказывают…

— Мои положения? — недоумевая все больше и больше, спросил я его. — Да ведь это чисто официальные документы… о кассе и пр. Какое же отношение это имеет к Марье Михайловне?..

— Да вот в том и дело, что вы совершенно игно­рируете в них моего личного секретаря, то есть, Марью Михайловну. Ведь и ей тоже должно быть предоставлено право выдавать распоряжение на отпуск денег и т. д…

Словом все положение было снабжено дополнениями и вставками, сделанными самим Иоффе. Смысл их был таков, что, кроме Иоффе и меня, и М. М. Гиршфельд пользуется теми же правами. Таким образом, всюду, где в моем положении стояло: «по подписи по­сла или первого секретаря посольства", Иоффе вставил или личного секретаря посла».

Передав все эти исправленные положения, он то­ропливо ушел… Пришлось считаться с волей посла…

И кругом создалась атмосфера интриг, постепен­но насыщавшая собою все. Часто происходили какие то note 65 разговоры Марьи Михайловны с Якубовичем и Лоренцем, смолкавшие при моем появлении. Красина к этому времени уже не было в Берлине, он уехал в Россию, и мне не с кем было посоветоваться о том, как реа­гировать на всю эту нелепость… Скажу кстати, что с этих пор мои отношения с Иоффе навсегда остались натянутыми… впрочем до последней с ним встречи в Ревеле, о чем ниже…