Я должен был, согласно предписание мин. ин. дел, остановиться в Ковно, чтобы получить там разные указания о дальнейшем маршруте от германского послан­ника Верди. Когда я явился к нему, он принял меня очень грубо и сказал резко, что я должен ехать на Вильно. Я выслушал его, получил нужные документы и затем отправился разыскивать министра финансов, к которому у меня была карточка от Оскара Кона.

Он встретил меня очень участливо и любезно. Он кате­горически отверг мысль ехать на Вильно и предложил подождать в Ковно, пока он наведет необходимые справки и обеспечит нам безопасный проезд. И на всякий случай он дал мне свою карточку, которая долж­на была гарантировать нас от всякого рода могущих быть эксцессов.

В литовской республике, только недавно еще отделившейся от России, положение было еще весьма не­определенное. Страна была еще под немецкой оккупацией. Немцы грубо попирали независимость Литвы, и соб­ственное ее правительство было связано по рукам и ногам. К тому же Литва находилась в состоянии войны с РСФСР. Все это, вместе взятое вносило изрядную путаницу и бестолочь в жизнь.

И потянулись долгие дни сидения у моря. Я почти ежедневно видался с моим покровителем, министром финансов, фамилию которого я совершенно забыл, пом­ню лишь, что его звали Михаилом Васильевичем. Мы часто беседовали с ним. Он в свою очередь беседовал с другими членами правительства о нашей note 148 дальнейшей судьбе, но никак не мог заручиться достаточными гарантиями нашей безопасности в пути.

— Конечно, — говорил он, — я могу хоть сейчас получить для вас открытый лист для вашего беспрепятственного проезда по стране, но у меня нет ни малейшей уверенности в том, что какой-нибудь шалый поручик не велит приставить вас к стенке и расстрелять… ведь вы сами видите, какая бестолочь творит­ся у нас!

Наша молодая страна переживает понятный кризис, дисциплины нет, каждый делает, что ему угод­но… Оккупация, да и война с Советской Россией… Мы еще слабы, надо подождать…

Сидение в Ковно было тяжелым, да и не безопасным. Ко всякого рода лишениям прибавлялись еще и не­приятности, исходившие от властей. К нам по ночам несколько раз являлись в гостиницу, где мы жили, как в концентрационном лагере, какие то военные вла­сти, производили обыски, допросы, проверяли докумен­ты. Подозрительно осматривали все, обнаруживая свое полное невежество. Так, помню, однажды при таком посещении начальник отряда, какой то поручик, обра­тился ко мне с вопросом:

— Вы говорите, что оружия у вас нет, а это что такое?

Он с торжеством держал в руках термос. Последовали долгие объяснения с демонстрацией… Вот при этих то посещениях нас и выручала охранная кар­точка министра финансов.

Однажды, в одно из моих посещений министра, он обратился ко мне:

— Георгий Александрович, могу я с вами пого­ворить об одном весьма конспиративном вопросе? note 149 Согласитесь ли вы взять на себя одно весьма важное пору­чение?..

— Конечно, Михаил Васильевич, — ответил я, — если оно не идет вразрез с интересами России.

— О, нисколько, — отвечал он, — даже наоборот, оно столько же в интересах России, сколько и в наших… Дело в том, что литовское правительство жаждет скорее покончить с войной, которую мы ведем с Россией. Не буду вдаваться в подробности… Мы и хотели бы, пользуясь вашим пребыванием здесь, озна­комить вас с теми условиями, на которых мы могли бы заключить с Россией мир. Но повторяю еще раз, дело это строго конфиденциально. И мы хотели бы, чтобы, кроме вас, никто не был бы посвящен в него, т. е., чтобы наше мирное предложение было передано вами не­посредственно Ленину…

Боже сохрани вмешивать в него Чичерина — тогда все дело провалится…

Я подтвердил ему мою готовность взять на себя это поручение, но прибавил, что считаю полезным посвя­тить в него и Красина, который, пользуясь известным влиянием на Ленина, может протолкнуть этот вопрос. Он согласился.

— Но имейте в виду, Георгий Александрович, -сказал он, — дело это настолько серьезно и конспи­ративно, что вы должны запомнить все наизусть, не брать с собой никаких записок, бумажек… Кто знает, что может случиться с вами дорогой?..

И вот в течение нескольких дней у нас происхо­дили с ним свидания, во время которых я заучивал наизусть все условия этого мирного предложения. Мы шту­дировали карту, он намечал пункты, определяющие предполагаемую литовским правительством границу… Наконец, я все твердо зазубрил. Но опасаясь, что в note 150 случае моей смерти, поручение не дойдет по адресу, я заручился его согласием посвятить в дело и мою жену.

К концу третьей недели моего пребывания в Ковно, Михаил Васильевич сказал мне, что вопрос о моем переезде до русской границы улажен. Железнодо­рожный путь был испорчен и мы должны были ехать до границы на автомобиль. Но литовское правительство не имело возможности снабдить меня своим автомобилем и заручилось согласием германского оккупационного гу­бернатора (это был какой то лейтенант) предоставить мне с моими спутниками, конечно, за плату грузовик с двумя шоферами, который должен был доставить нас до пограничного пункта, местечка Утяны. ( ldn-knigi, на лит.
– Utenai)

После многих неинтересных дорожных приключений, как порча грузовика, который пришлось оставить и взамен которого нам пришлось нанять пять подвод (с лошадьми), на которых мы сговорились с возчика­ми, с разрешения местных властей ехать вплоть до Двинска, после ночлега в поле и в грязных литовских избах, мы, наконец под вечер добрались до Утян, где мы должны были пересечь боевую линию.

Мы остановились у дома, где помещался штаб. Нам дали фельдфебеля, тот повел нас к избе, где мы должны были провести ночь. Это была, хотя и лучшая в этом пункте, но крайне грязная курная избенка, где мы и расположились прямо на полу… Вскоре к нам приехал комендант пункта. Это был бывший прапорщик русской службы, студент Петровско-Разумовской Академии. Он представился самым светским образом, поцеловал руку моей жены, извинился, что не может предоставить нам лучшего помещения и, сказав, что переехать через боевую линию мы сможем только завт­ра рано утром, так как всю ночь будет итти горячий note 151 бой с русскими, сообщил, что приедет в семь часов утра, чтобы лично сопровождать нас.