И я подробно, в течение нескольких часов, должен был рассказывать им все то, что уже известно читателю из предыдущих глав. Чичерин, должен от­дать ему эту справедливость, слушал с нескрываемым интересом, часто прерывая меня дополнительными вопро­сами, и в некоторых местах моего рассказа, где мои шаги казались ему особенно удачными, он, как бы ища сочувствия, посматривал на обоих своих помощников. Но лица их, особенно же лицо Литвинова, были холодны, точно истуканьи, и не выражали никакого ин­тереса к тому, что я им рассказывал.

Когда же я в своем повествовании дошел до описания, как я посылал Чичерину, одну за другой, несколько радиотелеграмм, Чичерин густо покраснел и, вдруг обратившись к Литвинову, сказал:

— Ведь я вам поручал, Максим Максимович, отвечать на запросы товарища Соломона, дав вам все указания… Неужели вы оставили без ответа эти столь важные телеграммы?.. И в такой момент!?..

Литвинов смутился. Стал уверять, что он отвечал на все мои телеграммы. Чувствовалась ложь в его словах, ложь виднелась и в его маленьких, заплывших жиром глазах, которые он отводил в сто­рону… Ложью звучали и его предположения, что его ответы за сутолокой германской революции могли не дой­ти по назначению… То же повторилось и при описании нашего ареста, когда комиссариат ин. дел отвечал глубоким молчанием на телеграфные уведомления германского мин. ин. дел…

Когда я окончил мои сообщения, Чичерин note 179 поблагодарил меня и, задним числом выразив мне одобрение по поводу моей политики в Гамбурге, когда я был лишен указаний центра, обратился ко мне с вопросом, не хочу ли я и здесь в Москве продолжать оставаться в ведении комиссариата ин. дел? Но едва он успел заикнуться об этом, как и Литвинов и Карахан, оба поспешили, точно испугавшись, вмешаться в разговор.

— Едва ли это будет удобно, Георгий Васильевич, — сказал Литвинов. — Мне, Леонид Борисович говорил, что он беседовал с Владимиром Ильичем по вопросу о назначении Георгия Александровича заме­стителем комиссара торговли и промышленности. Владимир Ильич согласен… Неудобно и в отношении его, да и в отношении Леонида Борисовича, если Георгий Александрович останется при комиссариате ин. дел… Тем более, что Леонид Борисович сделал уже представление и вообще все шаги…

То же подтвердил и Карахан…

Я поспешил их обоих успокоить, сказав, что я дал уже Красину свое согласие…

Это было мое первое свидание с Чичериным. Он произвел на меня странное впечатление. Прежде всего, в нем заметны были еще остатки старого воспитания. Но эти следы начали уже тонуть в той общей оголтелости и грубости, которые являются и до сих пор наиболее характерной чертой всех без исключения советских деятелей от высших до самых низших. Само собою, эти черты тщательно скрываются от иностранцев…

Но во внутренних сношениях друг с другом грубость и крикливая резкость считаются чем то обязательным, как бы признаком "хорошего тона". По­ражала в Чичерине его крайняя неуравновешенность. И, в сущности, это был человек совершенно note 180 ненормальный. Его день начинался только часа в три-четыре после полудня и продолжался до четырех-пяти часов ут­ра. А потому служащие Коминдела должны были рабо­тать и по ночам, так что весь комиссариат ин. дел, «in corpore» (ldn-knigi, лат. – все вместе, полностью) вел крайне безалаберную жизнь.

А так как ком. ин. дел вечно нуждался в сношениях с другими ведомствами, то и те должны были быть готовы по ночам давать Чичерину и его сотрудникам необходимые справки… Нередко Чичерин без всякого стеснения звонил мне по телефону часа в три-четыре ночи… Все эти отступления от обычных норм находят себе объяснение в том, что, по упорно циркулировавшим в советских кругах сведениям, Чичерин постепен­но втягивался в пьянство и в употребление разных наркотиков…

Между Чичериным и Литвиновым уже тогда на­чалась и шла, все углубляясь, глухая борьба.

Литвинов был лишь членом коллегии, тогда как заместителем Чичерина считался де-факто Карахан, который, по словам Иоффе, выдвинулся во время мирных переговоров в Брест-Литовске, где он заведовал в мир­ной русской делегации канцелярскими принадлежностями, официально считаясь секретарем делегации. Карахан представляет собою форменное ничтожество и этим то и объясняется тот факт, что не терпящий около себя хоть сколько-нибудь выдающихся людей, Чичерин дер­жался за него. Конечно, Литвинов, старый заслуженный член партии, не мог примириться с той ролью, которая была ему отведена в комиссариате ин. дел. И поэтому, борясь с Чичериным, он в то же время вел борьбу и с Караханом, и в конце концов (это было уже мно­го спустя, когда я был в Ревеле) он был назначен первым заместителем Чичерина, а Карахан вторым…

note 181 Но, разумеется, это не удовлетворило честолюбие Литви­нова, который никогда не мог примириться с тем, что, вчерашний меньшевик, Чичерин является его шефом.

Несколько слов о Карахане. Человек, как я толь­ко что говорил, совершенно ничтожный, он известен в Москве, как щеголь и гурман. В "сферах" уже в мое время шли вечные разговоры о том, что, несмотря на все бедствия, на голод кругом, он роскошно пи­тался разными деликатесами, и гардероб его был наполнен каким то умопомрачительным количеством новых, постоянно возобновляемых одежд, которым и сам он счета не знал.