Когда же под влиянием реальных известий и фантастических слухов наступил момент, так сказать, кульминационной точки животного страха и паники, ко­гда возбужденной фантазии коммунистов всюду стали мерещиться враги, «белые» и контрреволюционеры, их малодушие дошло до чудовищно - позорных размеров… Помимо заискиваний в «буржуях», люди уже в откры­тую старались скрыть свой коммунистически образ… даже в коридорах "Метрополя" можно было видеть валяющиеся разорванные партийные билеты…

И вот, в это время мне понадобилось повидаться с Литвиновым по одному спешному служебному делу. По советским понятиям было еще не поздно — всего около 12-ти часов ночи. Литвинов тоже жил в "Метрополе". Я спустился к нему. Постучал в дверь. Долгое молчание. Я еще раз постучал, уже сильнее. Опять молчание. Лишь из за запертой двери доносились ко мне какие - то глухие звуки торопливых шагов, выдвигаемых ящиков… Наконец, я услыхал сквозь note 214 запертую дверь придушенный голос Литвинова:

— Кто там?

— Откройте, Максим Максимович.. Это я, Соломон…

— Это точно вы, Георгий Александрович?

— Да, это я, Соломон… Мне нужно повидать вас по спешному делу…

Дверь отворилась. Передо мной стоял бледный и растрепанный Литвинов. В рук он держал браунинг..

— Что это вы, Максим Максимович? — спросил я входя. — С браунингом?…

— Сами знаете, какие теперь времена… это на всякий случай, — ответил он, переводя дыхание и кладя револьвер на ночной столик…

Пожалуй, еще большая растерянность охватила всех при продвижении армии Юденича, которая, как известно, дошла почти до Петербурга… Ну, конечно, по обыкновению, стали циркулировать самые страшные слухи, украшенные и дополненные трусливой фантазией.

Меня внезапно экстренно вызвал к телефону Красин.

— Ты будешь у себя минут через десять - пят­надцать? — спросил он торопливо.

— Буду… А в чем дело?

— Я сейчас тебе объясню… через десять минут буду у тебя… пока, — и он повесил трубку.

Он вошел ко мне с видом весьма озабоченным.

— Через час я должен ехать в Петербург, — начал он. — Дело очень серьезное .. Меня только что note 215 вызвал Ленин, совнарком просит меня немедленно выехать в Петербург и озаботиться защитой его от приближающегося Юденича… Там полная растерян­ность. Юденич находится по спутанным слухам, чуть ли не в Царском Селе уже…. Зиновьев хотел бежать, но его не выпустили и среди рабочих чуть не вышел бунт из за этого… Его чуть ли не насильно задер­жали…

— Но ведь там же находится Троцкий, — перебил я его вопросом.

— Да вот, в том то и дело, что "фельдмаршал" совсем растерялся… Он издал распоряжение, чтобы жители и власти занялись постройкой на улицах баррикад для защиты города… Это верх растерянности и глупости… Одним словом, я еду… Но дело в том, что часть армии Юденича движется по направлению к Москве через Бологое и находится уже чуть ли не на подступах к нему.. Я говорил по телефону с Бологим… но не добился никакого толка… Меня предупреждают, что в Бологом я могу попасть в руки Юденича… Так вот, Жоржик, в случае чего, я хочу тебя попросить…

И он обратился ко мне с рядом чисто личных, глубоко интимных просьб позаботиться об семье, жене и трех дочерях, моих больших любимицах…

Но это не относится к теме моих воспоминаний.. Это глубоко личное.

Мы простились и он уехал.

Потом, когда опасность миновала, он рассказал о той малодушной растерянности, в которой он застал наших «вождей» — этих прославленных Троцкого и Зиновьева. Скажу вкратце, что Красин, имея от Лени­на неограниченные полномочия, быстро и энергично note 216 занялся делом обороны, приспособляя технику, и своим спокойствием и мужеством ободрял запуганных защитников столицы.

(Так, у меня осталось в памяти, что он, в виду отсутствия танков, устроил по своему изобретению, род танков путем соединения обычных грузовиков, приспособив их к военным целям. Но я не техник, а потому ничего больше не могу сказать об этих приспособлениях. Но факт тот, что в трудную и критическую минуту на долю Красина выпало дело организации защиты Петербурга от нашествия Юденича. — Автор.) Конечно, читая эти строки, читатель может задать­ся вопросом: а как лично я реагировал на все это? Не праздновал ли я труса? Отвечу кратко. Я ни минуты не сомневался, что в случае чего, мне не миновать смерти, может быть, мучительной смерти — ведь белые жесто­ко расправлялись с красными. И поэтому я запасся на всякий случай цианистым калием… Он хранится у меня и до сих пор в маленькой тюбочке, закупоренной воском, как воспоминание о прошлом…

Жизнь в "Метрополь", при всех вышеописанных условиях, стала для меня совершенно невыносимой. Одолевала ячейка с товарищем Зленченко во главе, одолевали все царящие там порядки, грязь и некультурность обитателей. Ячейка требовала много времени, и всегда по ночам, когда я усталый от своей обычной работы, должен был, вместо заслуженного отдыха, отдавать время и нервы "партийной" работе. К тому же, по наступлении холодов, в "Метрополе", в виду дровяного кризиса, почти не топили.

note 217 "Наркомвнешторг" — дальше я так буду называть переименованный вскоре по моем вступлении в управление им народный комиссариат торговли и промышлен­ности — помещался в Милютином переулке, занимая громадный дом, и я перебрался туда, ночуя в моем служебном кабинете на диване, и заняв еще одну смежную комнату для жены. Я еще летом с громадными усилиями запасся для комиссариата дровами, и первое время мы все блаженствовали. Но вскоре, по небрежности истоп­ника, лопнули трубы в центральном отоплении и наш комиссариат обратился в ледяной дом. Мне удалось раздобыть «буржуйку» (железную печку), которую я и поместил в своем кабинете — распространяя страш­ный угар, она кое как нагревала: зимою в моем кабинете, при топившейся «буржуйке», температура подни­малась до восьми градусов, кода же печка глохла, дохо­дило до четырех и ниже градусов. Занимался я всегда в шубе, меховой шапке и валенках… Но мне не прихо­дилось жаловаться на это, ибо в других помещениях комиссариата, где не было никакого отопления, зимою тем­пература падала до четырех градусов ниже нуля и чер­нила обращались в лед… И в этой температуре люди должны были работать… у машинисток от стуканья по замороженным клавишам машин коченели пальцы…