Шрифт:
Это разнообразие форм Тютчев воспроизводит лишь в общих чертах. Так, в Отрывке I полиметричная строка подлинника во второй октаве перевода уступает место строго выдержанной ямбической строке с наращением одного слога при женских рифмах, а вместо смежной перекрестной и сплетенной рифмовки оригинала используются только первые. Ямбическая стопа оригинала с колеблющимся количеством стоп в строке (от четырех до шести) при переводе третьего отрывка реализована с меньшими колебаниями, чем в подлиннике. В переводе четвертого отрывка размер оригинала и система рифмовки сохранены. В переводе пятого отрывка размер подлинника в основном выдержан, но все мужские окончания строк заменены женскими. Переводы Отрывков III, IV, V (каждый в отдельности) на три строки длиннее, чем их оригиналы. Однако, даже отступая в чем-то от формы оригинала, Тютчев передает впечатление, производимое мелодикой немецкого стиха, что позволяет считать его перевод адекватным с формально-функциональной точки зрения.
По степени близости к оригиналу в плане содержания стихи Тютчева также можно отнести к собственно переводу, может быть, за исключением только конца Отрывка II, который следует считать вольным переводом. В переводе данного фрагмента сильно смещены акценты. В оригинале Дух более деятелен, чем в переводе, в оригинале он ткет одеяние для божества на ткацком станке времени и близок Фаусту не просто неким «сродством неодолимым», как у Тютчева, а своей необычайной деятельностной активностью. И вообще мотив восхищения деятельным, активным началом мирозданья, ясный и громкий в оригинале, у Тютчева звучит приглушенно.
В какой-то степени это можно сказать и о переводе других образно-философских высказываний в оригинале. Вот первый отрывок:
Und Stürme brausen um die Wette Vom Meer aufs Land, vom Land aufs Meer? Und bilden wütend eine Kette, Der tiefsten Wirkund rinds umher.В подстрочном переводе звучит так:
И бури (штормы) бушуют, соревнуясь друг с другом, (Идут) с моря на сушу, с суши на море И в бешенстве своем образуют цепочку Глубочайших воздействий вокруг себя.Речь идет о причинно-следственных взаимосвязях в природе. У Тютчева же «бури... цепь таинственную вьют» — романтическая многозначительность.
Что касается стилистического аспекта перевода, то здесь можно отметить то, что мы наблюдаем и в других переводах Тютчева — стремление к высокому стилю, даже с помощью архаизмов. Особенно это заметно в тех случаях, когда для архаичного или возвышенного языкового средства была совершенно очевидная альтернатива в виде простого (нейтрального) слова. Так, в начале второго отрывка у Тютчева мы находим:
«Кто звал меня?» — «О страшный вид!» — «Ты сильным и упрямым чаром Мой круг волшебный грыз недаром — И днесь...» — Твой взор меня мертвит.У Гёте стоит слово «nun», которое соответствует столь же простому русскому слову «вот». Но Тютчев выбирает архаическое старославянское слово «днесь», которое усиливает торжественность, важность происходящего (Л.Л., М.М.).
(Из Шекспира)
<I. «Любовники, безумцы и поэты...»> <II. Песня>
Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 14. Л. 4–4 об.
Первая публикация — Молва. 1833. № 8, 19 января. С. 29–30. Затем — Совр. 1854. Т. XLV. С. 3–4; Изд. 1854. С. 114–115; Изд. 1868. С. 72–73; Изд. СПб., 1886. С. 410; Изд. 1900. С. 436–437.
Печатается по первой публикации. См. «Другие редакции и варианты». С. 239.
Автограф свидетельствует о значительной работе переводчика. Первоначально в 1-й строке вторым словом было «поэты» («Любовники, поэты и безумцы...»), оно приближено к слову «любовники», и его дальнейшая перестановка на конец строки вызвана скорее всего рифмой («поэты» — «слиты»), однако и образ влюбленного поэта не очень близок Тютчеву (ср. «Пускай любить он не умеет...» — «Не верь, не верь поэту, дева...»). Мотив безумия, сделавшись центральным в первой строке, стал главным во всем стихотворном отрывке. Работа над 10-й — 11-й строками сводится к выделению слова «создаст» (вместо «вызовет»), созидательная роль воображения оказывается главной идеей. В следующей строке автор заменил образ «поэта перст» на «поэта жезл», таким путем вырисовывая романтически-сказочный образ поэта-волшебника, наделенного чудодейственным жезлом. Последние две строки в отрывке имели вид: «Их претворяет в лица и дарит / Теням воздушным имя и жилище!» (стало: «Их претворяет в лица и дает / Теням воздушным местность и названье!..»). Смысл строк и образ поэта стали более точными: «дарить» что-либо «воздушным теням» как-то слишком невероятно, но «теням» «дает... названье» — более правдоподобно. Образы последней строки стали более обобщенными (вместо «имя и жилище» стало «местность и названье»), усилился широкий романтический смысл строки.
Во втором отрывке поэт продолжил обработку строк в том же направлении: в 8-й строке было — «Скорый саван обещал», переводчик заменил последнее слово на более романтическое — «провещал». В 12-й строке усилил идею активности злых сил, вторгающихся в жизнь: было — «Выпускают мертвецов!», стало — «Высылают мертвецов!».
Датируется по почерку концом 1820-х — началом 1830-х гг.
Текст во всех изданиях не различается. Лишь название стихотворений уточнялось. И если первоначально называли первый перевод «Из Шекспира», а второй — «Песня (из Шекспира)», то, начиная с Изд. СПБ., 1886, стали заключать в скобки название первого стихотворения, а в Изд. 1900 изменен порядок печатания: вначале «Песня» («Заревел голодный лев...»), затем — «Любовники, безумцы и поэты...». Оба текста представляют собой переводы фрагментов из комедии В. Шекспира «Сон в летнюю ночь»; первый — слова Тезея из V действия, сцена 1-я; второй — песня Пукка из V действия, сцена 2-я. Тютчева-переводчика увлекло наиболее близкое романтикам произведение Шекспира (В.К.). Перевод отрывков из Шекспира адекватен оригиналу по форме и содержанию. Сохранены ритмика и семантика. Однако допущена декомпрессия текста: в оригинале содержится 11 строк, а в переводе — 13. Это не нарушает ритмику изложения, и можно считать, что перевод выполнен в соответствии с практикой, принятой в России в XIX в. (Л.Н.).