— Не твое… дело!!! — до невозможности повысила Ленка голос. — Панте-лей!!! Скорей!!! — Она схватила свою рыжую челку, дергала, едва с корнем не вырывала: дескать, чего ты медлишь, растяпа!

Козлом скакавший по галечнику, Пантелей от этого сдвоенного крика замер в нелепой позе — на одной ноге, руки в стороны.

Валерий Васильевич обернулся и засмеялся.

Розовое лицо воспитательницы порозовело еще сильнее.

— Поди-ка сюда, — угрожающе, ровным голосом позвала Орионовна. — Ну…

Пантелей приблизился не спеша, но с выражением полнейшей покорности: чтобы побыстрее отделаться от старшего, надо меньше сопротивляться. Пусть воспитательница мораль почитает — выслушаем, скажем, что понимаем. Пусть она накажет — вытерпим. Лишь, бы с расспросами не наседала.

— Где ты был? Почему ты отсутствовал? — Орионовна, как назло, начала с расспросов и не торопила с ответом — поставила голову боком, направила ухо на Пантелея: дескать, я вся внимание — подумай и выкладывай по порядку.

Пантелей разглядывал маленькое, розовое, просвеченное солнцем ухо и молчал.

— Так!.. Хорошо же ты начинаешь лагерную смену! Третий день всего — и уже самовольная отлучка неизвестно куда и неизвестно зачем… Что ж, буду знать, каков ты. Кстати, напомни свою фамилию… Ну!

Пантелей замялся и тихо произнес:

— Кондра… шов…

— Не расслышала, повтори.

Пантелей скупо прибавил:

— Кондратов моя фамилия!

— И вовсе нет!!! — радостно заорала Ленка Яковлева. — Кондрашин его фамилия! Я знаю — Кондрашин!

Орионовна недоверчиво взглянула на Ленку.

— Кондрашин, Кондрашин! — закивала Ленка. — Мы в одною доме живем, в одном классе учимся!

— Зачем тебе это понадобилось — искажать свою фамилию? Ну?

В глазах Бастика Дзяка отразилось безграничное любопытство, но сейчас главное было — выручить товарища, и Бастик подсказал:

— Он нечаянно…

Пантелей опустил голову, исподлобья посмотрел на Ленку и одними губами неслышно проговорил: „Погоди же, Чемодан для Грамот“.

Ленка подергала челку и тоже одними губами ехидно бросила:

— Да-с!

„Даскнуть бы тебе!“ — вертелось на языке Пантелея, но он перехватил взгляд Капы Довгаль и сдержался.

Черные мохнатые глаза Капы Довгаль сначала изучающе остановились на Пантелее, потом нашли Ленку, и она проглотила то, что» хотела добавить к своему «да-с!»

Капа вообще говорила мало. И самым неприятным было, когда: она, отворачиваясь, негромко и протяжно выговаривала: «Стыыы-доба!» Значит — все, не стоишь ты того, чтобы обращать на тебя внимание и принимать всерьез.

Орионовна больше не могла ждать и сообщила Пантелею, будто он слепой и глухой — не знает, что здесь к чему:

— Сейчас все твои товарищи пойдут купаться. И у тебя… — Она сделала паузу, дала Пантелею возможность осознать сообщение и добавила: — И у тебя будет время помолчать. Здесь вот — на берегу. Иди же на свое место!

Пантелей послушно отошел и сел на ташки-вьетнамки.

— Накрой голову, — потребовала Орионовна. Она не собиралась выпускать его из виду.

Пантелей надел пилотку.

Ребята плескались в узкой полоске воды между берегом и пенопластовыми поплавками на капроновой веревке. Валерий Васильевич стоял у самой черты ограждения, и все равно вожатому было по пояс.

Орионовна памятником высилась на своем камне, считала головы мальчишек и девчонок и строго предупреждала:

— Не нырять! Не нырять!

Санька Багров крутился возле Валерия Васильевича: сюда Орионовна поглядывала реже. Улучил момент, нырнул. Валерий Васильевич сделал вид, что ничего не заметил, но Орионовна была начеку, ткнула пальцем, погрозила:

— Выведу на берег!

Здесь, на берегу, время ползет медленнее черепахи. Пантелей томился от жары, от желания броситься в море, нырнуть разок-другой. Можно бы подойти к Орионовне, оказать: «Больше не буду». Она сразу спросит: «Так где же ты был?» А он скорее откусит себе язык, чем раскроет свою тайну. Вернее всего — сидеть и помалкивать, помалкивать и терпеть…

Горнист просигналил, и первая смена купающихся неохотно вылезла из моря. Ребята валились на гальку. Санька Багров шумно отфыркивался: