— Это Чернобогова клятва его покарала, за то, что разговорчив не в меру. — волхв покрутил кудлатой головой, вздохнул: — Не хотел Пыря про аров говорить, да я, торопыга, подмог ему маленько. Вот его и разорвало, упаси нас от такой смерти силы земные и небесные…

Шык, велев Руне и Луне перенести стан подальше от места гибели бродилы, вместе с Зугуром собрал ошметки того, что некогда было тело человечьим, в одну кучу. Зугур, ворча, что в последнее время он только этим и занимается, вырыл могилу, и вскоре лишь кровавое пятно на траве да холмик свежевскопанной земли напоминали о том, что тут случилось.

Луня нашел для стана укромное место у подножия одного из холмов, надежно укрытое от сторонних взглядов старой, развесистой черемухой. Вновь разожгли костерок, чтобы доварить зайчатину, но теперь о еде хотелось думать меньше всего — несчастный Пыря жуткой кончиной своей начисто отбил у людей всякую охоту харчиться.

Путники сели рядком и повернулись к Шыку, мол, что на все это скажет мудрый волхв?

— С три короба наврал нам Пыря. — заговорил тот, покусывая сорванную травинку и задумчиво глядя в даль: — Когда говорил он, я мысли его щупал, и видел, когда он правду обсказывает, а когда лукавит.

Про битву родов с арами и охвостьем ихним — тут все так и было. Побили наших, клятые цоги не вовремя подошли, а то бы одолели роды ворога. Эх, чего ж теперь на родной стороне твориться-то, что делается? Можа, уж и народа такого нет — роды?

Помолчав, мрачный волхв продолжил:

— В Черном лесу Пыря и впрямь случайно оказался — беры его словили. А когда словили, он сам, жизнь свою спасая, им предложил на службу к Чернобогу встать. И верно, побывал он в чертоге боговом, что на вершине Черного утеса стоит. И утес тот воистину велик, мне на удивление, а вам, я думаю, и подавно.

Верой и правдой служил Пыря лиходейскому богу, и с охотой человечиной он питался, без трепета и без страданий жрал мясо себе подобных вместе с берами. Еще не сказал он, что таких бродников, как он, в округе Черного леса ныне полным-полно, и все Хозяину служат, все вынюхивают да выслеживают… Кого? Я так понял, нас с вами, други. Упрежден, упрежден Чернобог про поход наш. Но вот кем, кто замыслы Хорсовы и богов светлых, ныне сгинувших, раскрыл? А может, лишь часть какую малую про нас ворог наш, Владыка-лиходей знает, но стережется на случай любой, через подручных своих всюду нас выслеживая? Ему-то до Ярова дня лишь дотянуть, и все, дале ни нас, ни кого другого не будет…

В последнем не соврал Пыря — когда его к Черному утесу привели, видел он аров, Любовых посланников. Не иначе, союза с Чернобогом Любо ищет, не иначе, на свою сторону перетянуть хочет, и не знает, дурень, что жить ему и всем арам не более луны осталось… Так что, други, не только с берами, нечистью и Чернобогом самим нам встреча предстоит, может, и ары помехой будут.

А уж про то, что со службой Хозяйской Пыря покончить решил — все вранье…

Шык умолк, и тогда заговорил Зугур:

— Понял я — лес Черный, как его Пыря этот, что людину ел, расписал, самым поганейшим местом на земле всей считаться может. Так как же мы минем его, как до утеса дойдем, и как там все будет — с богом ведь ратиться придется!

— Есть у меня одна задумка… — сказал Шык, глядя в костер: — Про беров, что дозором на окраине леса сидят, все ж не соврал Пыря. А где тот овражек, что укрыл лихоимцев, я в помыслах его подглядеть успел, пока он нас жалобил, про девчушку малую плел. Нам с берами ратиться придется, и побить всех. А как свершим это, плащи их черные оденем, в них и пойдем. Надежды чуть, но авось поможет нам это, хотя бы поначалу, а там поглядим.

А теперь, други, давайте все ж подхарчимся, не гоже в походе с голодухи пухнуть…

Поели, кто как смог. Руна все ж так и не притронулась к еде, как ее не уговаривали. После, передохнув чуть, начали на ратовище собираться.

Зугур осмотрел оружие, проверил у всех луки, стрелы, мечи, ножи и кинжалы. Шык в котомке своей копался, не иначе, готовя берам чародейские всякие напасти. Луня, пояс войский подтянув, онучи перемотал, Руне то же велел сделать, что бы не подвернулась в бою нога, не потерялась обувка.

До овражка берского идти было не долго. Решили путники молчком и тишком подобраться и сверху напасть, все ж супротив тринадцати беров вчетвером ратиться тяжко больно. Про то, что раньше даже одного бера люди, как огня боялись, никто уже и не поминал — иные времена пришли, теперь страх всякий забыть надо, дрогов от себя отвратить, иначе не выйдет ничего, не получиться.

— Как к берам подберемся, бить стрелами верно, даром не пулять! втолковывал Руне и Луне Зугур: — А как они ближе пяти шагов подойдут кидайте луки в траву да за мечи беритесь. Тебе, Руна, тяжче всех придется, потому возми меч чародейный, железный, он хоть и туповат да грязен, зато супротив нечисти всякой — первое оружие. Боятся они железа, крепко боятся.

— Так беры эти, они ж вроде как люди! — возразила Руна, но Зугур только усмехнулся:

— Люди, говоришь? Люди мясом человечьим не питаются, себе подобных не едят. Можа, и были они когда людми, а ныне это — нечистить, и бить их надо, как нечисть, наверняка, так, волхв?