Порвали слегка, но Каляев расстроился. К тому же день был знойный: Каляев на работе потел и задыхался. Тело его хотело прохлады.

Дома было хорошо, жена подала окрошку прямо из холодильника.

Он хлебал и постепенно успокаивался. Когда ел второе, жена сказала, что Цезарь опять сбежал — выскользнул перед его приходом и ушел. Наверное, теперь он гуляет в сквере или обнюхивает углы домов. Будет новый скандал в домоуправлении.

Каляеву бы кинуться ловить собаку, но усталость и вкусный обед преодолели.

— А, придет.

Каляев знал, что такой ответ порадует жену: Цезарь, старея, превращался в неопрятную, рассеянную собаку. Жена тяготилась им. Сам Каляев не любил рыхлую морду Цезаря, обвисшие веки, его вздохи, бессонницы, ночное постукивание когтей по твердому полу. К тому же зубы Цезаря болели, отчего он кряхтел и даже постанывал.

Да и сколько можно терпеть эти дурацкие побеги! Со времени, когда свалкой испортили ближайшие болота, Цезарь сбегал раз двадцать. Бежал он в одно место — вдоль шоссе к Марьяновским далеким болотам. Там и охотился — один искал птицу, делал стойку, пугал… Там его приходилось искать.

И вот снова ушел — на заплетающихся ногах.

Каляев принялся было за десерт (чернослив со сметаной). Но вдруг ему вообразилась белая собака, шаткой походкой пробиравшаяся к болотам. В конце концов это почтенная страсть. Сам он (и обстоятельства) поборол желание охотиться, бродить по болотам с ружьем.

А вот Цезарь не может, он рожден только для дела охоты. Каляев поднялся. Но где искать собаку?…

Он прошел улицами — Космической, Авангардной. На скамейках сидели всевидящие старухи. На вопросы о белой собаке они отвечали отрицательно. Тогда-то в автобусе он приехал сюда, к выходу из города, и стал ждать Цезаря.

…Прошел еще час. Каляев переминался на позванивавшей куче. От его топтания то и дело какая-нибудь штука, гремя, скатывалась вниз.

Каляев провожал ее взглядом.

Наконец закат опустился на верхушку кучи. Собаки нет. Определенно, пес опередил его и ушел на Марьяновские.

Или с Цезарем что-то приключилось?

Может быть, он угодил под машину и сломан колесами и его надо искать в городе?

Снова взгляд Каляева прошел от теней города к взблескивающим плоскостям оставшихся болотных луж. Теперь, когда косые лучи солнца кровенили болото, особенно выделялись клочья бумаг. Каляев никогда не думал, что здесь столько бумаги. Едва ли ее всю выбрасывали, наверное, бумага прилетела и сама, вырванная из рук сильным ветром.

Он в ветреные дни не раз видел этих газетных птиц, летевших, размахивая страницами, над городом вместе с воронами и сбитыми листьями тополей.

Сколько бумажных пятен лежит на болоте! Ветер шевелил их. Особенно одно.

Оно, гонимое вечерним низким ветром, прихотливо двигалось по болоту. Вот прошло в промежуток озера (бывшего) и Коровьего болота и направилось к Безымянной Луже.

Столько прежде вокруг нее росло ежевики! И утки так хорошо, так густо шли над этим местом. (Они улетали ночью кормиться на поля, а по утрам прилетали и рассаживались.) Каждая убитая влет утка здесь проваливалась в бездонную яму переплетенного ежевичника. Ища ее, устав до смерти, можно было срывать ягоды и бросать их в перегоревший, запекшийся рот.

Каляев вздохнул. Он вспомнил ту прихотливую газету. Поглядел, ожидая, что она уже легла и он не найдет ее взглядом.

Но белое пятно двигалось, и Каляев догадался, что это не газета, а Цезарь. Пришел! Сюда!..

Раньше он успевал его схватить либо здесь, на дороге, либо упускал, и тот уходил на Марьяновские болота, до которых десять километров. И сегодня Цезарь незамеченным прошел мимо. Но охотился на умерших болотах.

Каляев обрадовался, крикнул ему, рукой махнул. Но тут же рассердился. Он вынул из кармана поводок с защелкой-карабинчиком и спустился вниз.

План его был прост — взять Цезаря на поводок, вернуться к дороге и ловить машину. А там, приехав домой, выкупать собаку и наконец прилечь.

Когда-то вдоль болот шел проселок, вполне приличная дорога. С одной стороны проселка лет десять строили шоссе, возя на конных подводах щебенку. С другой стороны лежали болота, мелкие, заросшие водяными лютиками. Те густо цвели и желтили воду. И если Каляев рвал их, то пальцы его долго горчили.

Сейчас же, попав башмаками-плетенками в мешанину автомобильных следов, грязи и фиолетового шлака, Каляев прогнал виденье лютиковых болот и стал деловитым и осторожным. Посмотрел на часы — ого! Время! Прикинул дорогу к исчезнувшему белому пятну Цезаря и выбрал ориентир — высокую черную кучу и повисшую над ней, как звезда, далекую лампочку.

А грязи-то, грязи…

Снять штиблеты? Опасно. Здесь проволока, битое стекло. Каляев подвернул брюки, прыгнул на горку шлака, обошел лужу с нефтяной радугой, обогнул ржавую железную бочку и ступил на обгоревшие клочья ваты.

Свалка!

За кем мог охотиться Цезарь на этом огромном кладбище городской ерунды? Сюда залетают кулики?…

— Фью, фью, — свистал Каляев. — Цезарь!

…Когда он подошел к куче, то был перепачкан по колено и поцарапался о проволоку.

— Чего доброго, так и кровь заразишь, — бормотал Каляев, меся ногами тяжелую грязь.