Шрифт:
Иногда отец заглядывал в огород, долго измерял шагами землю и задумывался. Когда я подходил к нему, он тихонько дёргал меня за нос:
— Погоди, Лёнька, стриж глупый, погоди… разведём мы с тобой сад.
— Сад?
— Да-да. Яблоки там, груши, фрукты разные. Только, чур, секрет, никому пока не говорить.
То, что у нас будет сад, мне понравилось. Мне тоже хотелось рассказать отцу что-нибудь интересное и по секрету. И я сообщил ему, что под брёвнами у нас с Петькой спрятан большой ящик, набитый бабками, деревянными шарами, фигурными палками и разными железяками. Таких богатств нет ни у одного мальчишки в деревне. Пусть только тятька молчит об этом.
В сумерки я, Петька и Настя обычно садились ужинать.
— Слава тебе, отмолотились, — говорила Настя, по-мышиному хрупая кусочком сахара. И, помолчав, кивала в сторону соседских мальчишек: — Опять подрались… Всё делятся… Вы ешьте картошку-то, со свининой жарила, — и показывала на баночку из-под ваксы с синеватыми ломтиками картофеля.
— Старшего у них нет, — сурово говорил Петька (он был в этот раз за отца), — вот и делятся…
А черёмуха цвела. Когда пробегал ветер, она вскипала, словно молоко в кастрюле, и брызгала белыми лепестками.
Пруд, затянутый ряской, из зелёного становился белым. Крыша на нашем доме тоже побелела. По переулку бегал телёнок в белых крапинках, словно его забрызгали известью.
2
Черёмуха отцвела. На месте душистых цветов появились мелкие зелёные ягоды.
Вся наша семья вышла на усадьбу сажать картошку. Отец, в синей линялой рубахе, ходил за плугом.
Плуг кидало из стороны в сторону. Отец изгибался, свистел и кричал на лошадь — ему очень хотелось, чтобы первая борозда была прямой и ровной. Вот он доехал до конца усадьбы, оглянулся и весело крикнул:
— Сади, молодцы!
Я шагал вдоль борозды и кидал в пухлую землю крупную картошку.
Вдруг сверху кто-то щёлкнул меня по затылку:
— Нагибаться надо! Ишь какой столбовой дворянин растёт!
Это отец. Он перегнулся в пояснице, как складной аршин, и плотно воткнул картофелину в землю, словно пробку в бутылку. Это новая затея отца. Он уверял, что от такой посадки картошка растёт куда быстрее.
— Гляди, как надо. Мало я вас учил!.. А сапоги-то сними, Гусь Иваныч.
Я сел на землю и стал разуваться. Всё-таки обидно. Самое же горькое из всего — какой-то «столбовой дворянин» да «Гусь Иваныч»…
Рядом с нами сажал картошку Петькин отец, дядя Никита. Моему отцу он доводился родным братом.
Дядя Никита грузный, с лысиной, борода у него широкая, русая, в колечках, длинная рубаха перехвачена кручёным поясом с кисточками. Петькин отец когда-то жил в городе, работал дворником, научился акать и говорил со всеми ласково, вкусно: с лошадьми, с ребятами, с мужиками.
Вот и сейчас. Лошадь остановилась в борозде, но дядя Никита не закричал на неё, а принялся стыдить и уговаривать:
— Воду пила, сено ела, а стоишь! Погоди вот, в город поеду, я тебе, бесстыднице, кнут куплю!
В конце усадьбы на телеге сидел Петька. Я подбежал к нему и, чувствуя, что быть мне конём, тихонько заржал и притопнул ногой:
— Давай босиком бегать!
Петька согласился и протянул мне ногу — разувай.
— Петро, детка… нельзя! — погрозил ему дядя Никита пальцем. — Рано, земля холодная!
Петька натянул сапог обратно и надулся. Обидно же! Отец ласковый, а свободы не даёт. Босиком бегать нельзя, купаться до июня тоже нельзя. Да ещё заставляет надевать шерстяные носки. Это в мае-то!
Недаром мальчишки дразнят Петьку «Тихий барин» и «Штаны на вате».
Но я любил Петьку. Он был добрый и никогда не сердился. Попроси — и он принесёт всё, что есть в доме: кусок пирога, ковшик кваса.
Неожиданно раздался крик, и мы с Петькой оглянулись. Дядя Никита стоял в борозде и, раскинув крестом руки, загораживал нашей лошади дорогу.
— Братец, Ефим Петров… Отступись! Пра-ашу тебя! Чужое пашешь…
— Чужого мне вершка не надо, — услышал я тихий, но угрожающий голос отца. — Отойди, Никита, не засти… я человек контуженный…
— Прошу тебя, братец… Давай по совести рассудим.
Никита снял войлочную шляпу и принялся вымерять шагами ширину усадьбы. Губы у него шевелились. Так он прошёл три раза. Потом остановился и воткнул в землю колышек:
— Вот она где, законная середина. Всей широты — сто восемь шагов. Делим на два. По пятьдесят четыре шага на брата. А ты две борозды чужого отпахал. Не по совести, братец!
Отец не поверил и сам принялся вымерять участок. Шаг у него был крупный, метровый. Он нашёл свою правильную середину и тоже воткнул колышек.