За окном падал снег, и мне казалось, что это черёмуха осыпала белые лепестки.

Взрослые возвращались ночью. Отец, весёлый и возбуждённый, приятельски подмаргивал мне:

— Поправляйся, коммунар, поправляйся! Скоро мы с тобой в колхозе жить будем… сады разводить начнём… Такое время подходит!..

Но однажды он вернулся хмурый и обиженно раскричался на мать и на Григория:

— Эх вы, родная кровь! За кого голос подавали? За Никиту. Какие у него права в артели жить? Ради обчества человек соломины не пожертвует…

— Да что ты, отец! — перебила его мать. — Не велик он богатей, Никита. Куда же ему без артели податься?

Но отец твердил своё: пусть Никита уезжает из села, нечего ему делать в колхозе.

Мне это понравилось. Я представил себе, как мы опрокидываем ненавистную изгородь и захватываем себе всю усадьбу. Черёмуха переходит на нашу сторону.

Но ничего этого я не увидел. Со здоровьем моим стало хуже. Я совсем оглох, и мать отвезла меня в городскую больницу.

Из больницы я вернулся недели через три. Дома меня встретили мать и бабушка. Усадили пить чай, а сами всё о чём-то шептались, жалостливо посматривали на мои уши и вздыхали.

— Припарки надо, припарки, — вполголоса сказала матери бабушка.

Но я был весел, поедал пироги, пил чай и громко болтал.

— Ну как, Лёня, у тебя это самое? — Мать покрутила пальцем у своего уха. — Во здравии?

Я улыбнулся:

— Ещё как! Я ведь слышал, что вы тут о припарках шептались. Вот говорите мне что-нибудь тихим голосом… Я всё пойму.

Мать обрадовалась:

— Ну, слава тебе! А уж мы-то с отцом думали, принесёшь ты нам горя-беды. — Она придвинулась ближе и ласково обняла меня за плечи. — А мы, сынок, в колхозе теперь живём. Всё у нас общее: земля, лошади, семена. И работаем все вместе. Тятьку нашего бригадиром поставили.

— А Петька с дядей Никитой тоже в колхозе? — спросил я.

— А как же! — ответила мать. — Мы с дядей Никитой в одной бригаде работаем.

Я удивился. Как же мой отец и дядя Никита могут работать вместе? Неужели, пока я болел, они уже помирились?

Не успел я спросить об этом у матери, как пришёл с работы отец. Он был сердитый, усталый, зарос колючей рыжеватой щетиной. Узнав, что я вернулся из больницы совсем здоровый, он просветлел и потрепал меня по плечу. А потом опять нахмурился. Мать собрала отцу ужинать, но он почти ничего не ел. Вяло тыкал вилкой в холодную картошку и вполголоса жаловался матери: опять у него в бригаде неудачи да неприятности. И во всём повинен не кто иной, как Никита!

— Сегодня посылаю братца в рощу, даю наказ привезти воз шестерику. И — нате-пожалуйте! — привозит трёхаршиннику. Что ж это такое — бригадир я ему или пустое место? Да он нарочно меня подсиживает, по зависти.

— Не выдумывай ты, Ефим… — Мать нахмурилась и показала на меня. — Да ещё при Лёньке! Что он поймёт? А тебя никто не подсиживает — сам виноват. Коль поставили бригадиром, следить надо… А у тебя всё разъезды да собрания.

— Слежу… — Отец устало отмахнулся. — Сама знаешь. Которую ночь не сплю.

— На другой день я пришёл в школу. Ребята меня встретили хорошо, рассказали, какие буквы они уже прошли. Петька тоже подошёл ко мне.

— Давай опять за одной партой сидеть. Я тебе книжки буду приносить, буквы показывать.

Я вспомнил пропавшие сапоги и отвернулся.

А Петька был важным, он уже умел немного читать, следил за чистотой в классе, в перемену открывал форточку и выгонял всех ребят в коридор. На уроках, когда Александр Иванович обращался к ученикам с вопросом, Петька раньше всех поднимал руку.

«Выхваляется», — решил я и спросил у Стёпы Малькова:

— Наверно, ябедничает про вас?

— Петька-то?.. Нет, он парень ничего, — ответил Стёпа. — Ты насчёт сапог зря на него думаешь. Не прятал он их. Мы уж тут его допрашивали.

— Так он и признается! — не поверил я. — Знаешь, какие они хитрые с дядей Никитой!

А моему отцу и впрямь не везло. В бригаде заболевали лошади, пропадали хомуты, верёвки, исчезало куда-то сено. Дядя Егор Кирюшин, председатель колхоза, часто заходил к нам в дом и с укором говорил отцу:

— Что же это, Ефим? В коммуне были мы с тобой вместе, в колхоз вошли первыми, а бригада у тебя позади всех плетётся.

Отец виновато разводил руками.

Мне было жалко отца. По ночам он часто просыпался и, накинув полушубок, куда-то уходил. Мать шла за ним следом и вскоре приводила отца домой.