Бабетта стояла в растерянности, в насквозь промокшей одежде, пока Цветок не втащила ее за руку под стол. Там церемония продолжалась как ни в чем не бывало: раздавали цветы гибискуса, Флауэр и Майуни делали изысканные изящные движения руками, Бабетта старалась за ними повторять, как могла. Теперь ей казалось, что она в балетной школе, где у нее не получается ни одно па. Болели коленки, головой она постоянно ударялась о крышку стола, единственная из всех неуклюже топталась на месте, мокрые тряпки липли к телу. Скорее бы уже эта церемония кончилась, тоскливо промелькнуло у нее в голове.

Туристы под зонтиками с изумлением взирали на происходящее. Что это белая женщина делает там под столом с балийцами? Краем уха Бабетта слышала обрывки фраз. Молодая женщина в саронге и бикини говорила по-немецки: «Ты ел когда-нибудь паданг? Они все едят руками. Не слишком гигиенично, правда? Но мясо у них очень вкусное! Только не ешь никогда левой рукой. Левой подтирают задницу. Или правой?»

Спустя немного времени солнце опять вышло из-за туч и стало нещадно палить. Бабетте сделалось дурно, голова закружилась, ее замутило. Ей хотелось в тень, в холод, домой.

Фотографию Фрица у нее забрали и пустили по кругу. Каждый внимательно рассматривал ее. Без снимка вдове стало вдруг невыносимо одиноко, она ощутила себя покинутой и расплакалась. Цветок похлопала ее по плечу:

– Сегодня счастливая, – строго велела она, – сегодня нельзя грустная.

– Простите, – машинально произнесла Бабетта.

Священник-жрец обошел стол и окропил всех святой водой. Бабетта жадно подставила ему лицо под кропило. Он на мгновение замешкался, а потом брызнул ей особенно щедрую порцию влаги. Вокруг захихикали. Священник зазвонил в колокольчик, похожий на рождественский. Все вскочили. Бабетта поднялась с трудом, ноги онемели. Она выпрямилась медленно, как старушка. Вокруг нее закипела работа. В мгновение ока жертвенные дары сложили на кусок гофрированной стали, и процессия двинулась к морю. Вдова медленно ковыляла позади.

Они ведут меня в море. (Она видела саму себя как через объектив камеры.) Мокрый подол саронга будет хлестать мне по ногам. Они посадят меня в каяк, который при этом чуть не перевернется, потому что садиться в лодку в саронге очень неловко. Мужчины мне помогут, сядут на весла и отчалят от берега. Дети поплывут рядом с лодкой, размахивая руками, я помашу им в ответ, словно все это просто развлечение, так, веселые каникулы. Не доплывая до утеса, где должно состояться погребение, мне отдадут чашу с жертвенными дарами, три цветка, прах моего мужа и три маленькие косточки, оставшиеся от него. И ободряюще кивнут мне.

– Так ведь?

Они кивают.

– Что теперь?

Они показывают руками: положи чашу с прахом в воду. «Нет, нет! – Я трясу головой. Они смеются. – Не хочу!» Как с ней расстаться? Останется кровоточащая рана. Рана, которая раньше была скрыта. Страшно! Мне страшно! От этой раны я истеку кровью и погибну.

Один из мужчин в каяке мягко берет меня за руку и подводит к воде. Урна с прахом вываливается из моих пальцев, грустно плюхается в воду, пытается остаться на плаву, но переворачивается, и зола расплывается по поверхности. Крошечные серые пятнышки на зеленом, они быстро намокают и становятся невидимыми.

Куда же ты, не уходи!

Я наклоняюсь над бортом, вытягиваю шею. Вижу еще несколько последних комочков золы, последние твои частички. Я их еще вижу, еще различаю на воде. Но тут влюбленная парочка проносится мимо меня на скутере, вода взметается и бурлит вслед за их мотором, как тайфун. В воздухе повисает их звонкий смех. А тебя больше нет. Ты ушел.

Флориан ночует у Бабетты на диване. Одну ночь, вторую, третью. Потом появляется с чемоданом. На другое утро хозяйка с изумлением обнаруживает в ванной на полочке его бритву, лосьон после бритья, в стаканчике становится на одну зубную щетку больше. Все вдруг выглядит как раньше. Она снова живет с мужчиной!

– Он… что?! – Томас изумленно трясет головой.

– Ну да, кажется, он ко мне переехал.

– Да ведь ты же его совсем не знаешь!

– Между прочим, не больше и не меньше, чем тебя.

Бабетта встает, приносит Томасу кофе в постель и снова ложится, хотя знает прекрасно, что он лежа завтракать не любит. Идиотский жест, конечно, однако она ему таким способом подает сигнал: имей в виду, милый, если мы станем жить вместе, мне хочется по утрам кофе в постель. И вообще много еще чего. Это так – к сведению. Совместный быт, знаешь ли.

– Слишком уж ты меня боишься, – произносит она.

– И поэтому ты съезжаешься с полузнакомым модельером-гомиком. – Это Томас так язвит.

– Не хочу стать грымзой и стервой от жизни в одиночестве, – пожимает Бабетта плечами, – наоборот: хочу уметь прощать чужие слабости, не замечать их.

С Флорианом вообще сосуществовать гораздо легче, чем с Томасом. Флориан не капризничает, он аккуратен, готовит вкусно, поболтать любит – мужчина любит поболтать! По воскресеньям они валяются в кровати с какой-нибудь маской на лице – йогурт, авокадо и мед, например, – и пялятся в телик. Но обо всем этом Бабетта Томасу рассказывать не стала.