— Да не самостоятельно. Со мной. Проверить надо.

— Воля ваша, буду планировать, — неохотно согласился Ермолаев.

Курманов положил трубку, молча медленно перевел взгляд на открытую дверь комнаты. Надя стояла у окна и поливала цветы.

Дорохов уезжал через день. Отвечая на прощальный взмах руки Ермолаева, одиноко стоявшего на платформе, он ощущал щемящее чувство тоски. Не хотелось верить, что уезжал из родной Майковки навсегда. Ответный тяжелый и замедленный взмах своей руки он относил не только к Ермолаеву, но и ко всему полку, и к полюбившемуся ему гарнизону, к тому уголку на русской земле, который был ему теперь особенно дорог. Словом, ко всему тому, что долгие годы составляло сущность его офицерской службы. Захватывающие целиком, всю душу, полеты, простота и искренность отношений бескорыстных в дружбе летчиков, уроки прямой и суровой требовательности друг к другу тугим узлом связывали их судьбы.

Жизнь любого военного человека начинается со своей, маленькой или большой, Майковки. Не на каждой карте ее порой найдешь, не все дороги к ней приметишь, но, сколько бы потом ни менял мест, куда бы ни забрасывала тебя судьба, до конца жизни будешь помнить свой первый военный городок, первые самостоятельные шаги в службе. Городок тот, когда-то почти совсем неустроенный, едва зарождающийся, будет мил твоему сердцу, как родник, который дает жизнь целой реке.

В Майковке Дорохов начинал офицерскую службу, сюда же вернулся после войны из-под Берлина, и, сколько потом ни колесил по самым отдаленным уголкам страны, судьба привела его опять сюда.

Дорохов ехал в купе один. Успокаивающе-мягкий перестук колес располагал к воспоминаниям. Почему-то в памяти всплыл сорок пятый год. Он не казался ему далеким, хотя в полку служили летчики, родившиеся в послевоенное время. Давно замечено: сильные переживания остаются с человеком на всю жизнь, он носит их в своем сердце, я потому даже ушедшие в историю времена кажутся ему не такими уж и далекими. Так случилось, что в полку Дорохов был последним из легендарной когорты пилотов сорок пятого. Правда, оставался еще в строю генерал Караваев, но он служил в соединении.

Полк сорок пятого составляли ребята, родившиеся после Октябрьской революции и гражданской войны. Не все из них успели закончить даже среднюю школу. Суровое время поторопило их в небо. Они не знали любви, далеки были от семейных неурядиц и домашних хлопот. Их молодость прошла в боях. Спасая Родину, они не задумывались над тем, что обессмертят себя на века, над ними не будет властно даже время, их будут помнить, пока есть земля. Так помнят и чтут витязей Непрядвы, отстоявших Русь от иноземцев шесть веков назад.

Они же, победители-фронтовики, начинали потом штурмовать небо реактивного века, и они же обучали хлынувшую им на смену в полки послевоенную молодежь. Тех ребят, которые не успели к горячим схваткам Великой Отечественной, а теперь подросли и с такой яростью ринулись осваивать авиацию, словно опять, как в тридцатые годы, был брошен клич: «Комсомолец, на самолет!»

Незаметно, один за другим, ушли фронтовики, и эти, молодые, переняв у них боевую хватку, уже давным-давно летают на самолетах быстрее звука, командуют полками и дивизиями. Как изменилось время!

Служа в полку, Дорохов наперечет знал почти всех летчиков: кто в какое время прибыл, когда и куда убыл. Ермолаев, к примеру, пришел, когда полк прощался с поршневыми самолетами, Курманов — значительно позже.

К тому времени Ермолаев уже командовал эскадрильей, а самолет был сверхзвуковой.

Появление Курманова заметил сразу весь полк. Он был назначен в эскадрилью к Ермолаеву. Встретились Курманов и Ермолаев, что называется, как коса и камень, вода и пламень. Началось все на аэродроме, в день полетов. Один только вылет сделал лейтенант Курманов, а поднял на ноги всех, даже Ермолаева из себя вывел.

Комэск руководил полетами. Выпустил в зону Курманова и вдруг слышит его голос:

— Ощущаю зуд самолета. Прошу посадку.

Ермолаев неодобрительно ответил:

— Раз невтерпеж — садись! Заходи — садись!

На земле самолет облепили техники, механики, инженеры. Спрашивают летчика: «Где?», «Что?», «Как?». Подъехал Ермолаев, заворчал:

— Зуд у него, зуд… У всех новичков зуд. Больше месяца не летал — вот и зуд.

Худой, жилистый Курманов молча стоял у самолета, облизывая сухие, спекшиеся губы.

— Но это же тебе показалось. Показалось… — не унимался командир эскадрильи. Ему была дорога каждая минута, и он нервничал из-за простоя самолета.

— Не показалось, товарищ капитан, был зуд, — невозмутимо настаивал на своем Курманов.

— Был… Был… Вот сейчас слетаю и докажу, что тебя леший попутал, — взгорячился Ермолаев и, решительно поднявшись в кабину, запустил двигатель.

Курманов побагровел. Он порывисто подошел к технику самолета, взял рабочую тетрадь и сделал в ней запись: «Находясь в зоне пилотирования, почувствовал на самолете зуд. Доложил капитану Ермолаеву и прекратил полет. Лейтенант Курманов».