– Ладно, хорош ржать, выдвигаться пора, – все еще похохатывая, распорядился плечистый мужик в бушлате песочного цвета и черном танковом шлемофоне с выкорчеванной гарнитурой.

Процессия из четырех человек – один впереди, двое сзади, Стас посередине – двинулась по улице в сторону ворот.

– Юрка, ну где телега-то? – пробасил плечистый в распахнутые ворота сарая.

– Щас, щас, все будет, запряг уже, – торопливо заговорил монгол и вывел старую гнедую клячу, понуро волокущую телегу, на которой лежал тонкий слой соломы, кое-как прикрытый брезентом.

– Нет, узкоглазый, ты вообще охренел, что ли? – развел руками «танкист». – Нам туда и обратно весь день кандыбать. Я чем лошадь кормить буду?

– Соломой.

– Да она это за один присест сожрет. А мы потом жопами полдня на голых досках сидеть будем? Что, бля, за жмотяра? Тебе соломы жалко?

Пока «танкист» спорил с монголом, а Рупор что-то увлеченно втирал второму охраннику – плюгавенькому мужичонке с обширной плешью на непокрытой голове, прибежал Лаврентий Кузьмич. Он подскочил к Стасу и сунул ему конверт.

– Спрячьте, спрячьте скорее, – быстрым и взволнованным шепотом заговорил доктор. – Это письмо. Пожалуйста, если доберетесь до Мурома хоть когда-нибудь, передайте его. Адресат на конверте, это мой старый друг. Возможно, он вам и с пропуском поможет, если нужно. Прощайте.

Стас сунул конверт за пазуху и проводил доктора удивленным взглядом.

На крыльцо вышел командир, оперся о перила и со скучающим видом стал наблюдать за отбывающими.

– Залазь давай на телегу, – буркнул Рупор и пихнул подконвойного автоматом в спину.

Стас уселся сзади, Рупор – рядом левее, «танкист» – с правого борта, плюгавый взялся за вожжи.

– Наемник, – крикнул командир. – Не забывай, что мы с тобой теперь квиты. Еще раз мне попадешься – убью. С удовольствием убью, – и «приветливо» помахал рукой на прощание.

Плюгавый тряхнул вожжами, и кляча тихонечко побрела на выход.

– Ах ты, зараза! – проорал кто-то из третьего от ворот дома. – Ну, давай, кусни еще, сука! Я тебе кусну! Зубы все на хрен повыбиваю!

Дверь с грохотом распахнулась, и из нее кубарем вылетела девица, та самая, вчерашняя. Она скатилась по ступенькам, встала на карачки и замерла, уставившись на Стаса заплывшими глазами с красными прожилками порванных сосудов. Дорожки слез на грязном поцарапанном лице со свежим кровоподтеком вокруг левого глаза расползлись по щекам, губам, подбородку, омывали ранки и несли свои розоватые воды вниз по шее. Опухшие разбитые губы приоткрылись, натягивая между собой нитки густой, смешанной с кровью слюны, и беззвучно произнесли одно лишь слово – «мразь».

– Ну-ка примерь, – сказал Рупор и натянул пленнику на голову холщовый мешок.

– Это еще зачем? – спросил Стас.

– Глазастый ты больно. Вчерась дрых весь день, а сегодня вон – как огурчик. Еще, чего доброго, дорогу запомнишь да и притащишь сюда дружков своих кровожадных. Так что сиди-ка лучше под колпаком, пока на просеку не выйдем.

Сидеть в постоянно трясущейся по кочкам телеге было неудобно. Ребра ныли, отзываясь на каждую неровность, поэтому Стас решил принять горизонтальное положение, благо под спиной у него в этот раз была мягкая солома. Рупор к нему, как ни странно, не приставал. Видимо, разговаривать с человеком, у которого мешок на голове, агитатору было не особенно интересно, и он направил свое разящее слово в уши коллег, но очень скоро был послан куда следует и благополучно заткнулся.

Солнце поднялось уже довольно высоко, и его лучи, пробиваясь сквозь ткань мешка, создавали любопытный визуальный эффект искрящейся темноты. Стас смотрел в это темное нечто, расшитое солнечными блестками, и строил планы на будущее: «Валя, Валя, Валентин… Скоро свидимся мы с тобою, потолкуем по душам. Расскажешь мне, пидорас, почем нынче гайки и охотники за головами. Все расскажешь».

Размеренный ход греющих душу мыслей о грядущей расплате прервался двумя сильными толчками. Телега перескочила колдобину и дальше покатилась уже заметно плавнее.

– Ну все, сымай мешок свой, – торжественно оповестил Рупор. – Теперь можно.

Стас стянул с головы тряпку и сел, придерживая рукой ноющий бок.

– Далеко еще?

– Нет, скоро будем. Что, уже не терпится в дело? Соскучился, чай, по работе-то? – сыронизировал Рупор. – Детишек там пострелять, баб покалечить…

– По бабам и ребятишкам не стрелял ни разу и планов таких не имею. Путаешь ты меня с кем-то.

– Ну да, ну да, путаю. Будто не я видал, как дружки твои деревни целиком выкашивают. Позапрошлой осенью сам еле ноги унес. Ага. Путаю я…

– Слушай, мил человек, – отозвался Стас негромко. – Ты чего привязался ко мне со своими нравоучениями? Ты святой, что ли?

– Отчего же святой? Не святой, конечно, однако понятия имею.

– О чем ты понятия имеешь?

– О морали, о законах Божьих.

– Ух, бля! А чего ж ты тогда в скит не подашься? Бил бы там лбом об пол с утра до ночи да кадилом махал. Так ведь нет – шаришься по лесу с автоматом, на обозы нападаешь, людей убиваешь. Это же грех смертный.

– Людей я не убиваю. А говно всякое обозное – не люди вовсе, а скотина говорящая. Да хуй ли ты в этом смыслишь? Сам-то от них недалече ушел.