Про парня из десятого добрый Ряша придумал, но, к сожалению, это не утешило Тютькина.

— Нет, — грустно сказал художник. — Ну его! Вообще все это к чертям собачьим.

— Вот ты как! — осуждающе сказал Ряша. — Ты хочешь рисовать как хочешь и еще хочешь, чтобы тебе ничего за это не было. Ишь ты, какой ушлый!

— Я не ушлый, — сказал Тютькин, — и я ничего не хочу.

Ряша просто не знал, как теперь его развеселить, бедного Тютькина. Он рассказал ему страшно смешной анекдот про кошку, которая умела говорить «гав», и обманутые мыши выходили из нор: — думали, что это вовсе собака... А кошка их съедала и говорила: «Видите, как полезно знать иностранные языки».

— Смешно, — сказал Тютькин уж совсем отчаянным голосом. — Очень смешно!

Что бы еще вот эдакого придумать? Шлепнуться, что ли, для смеха? Или что? Нельзя же допустить, чтобы человек так отчаивался. Ряша сам иногда отчаивался и знал, как это тяжело.

Они как раз шли мимо ларька «Фрукты», в котором почему-то торговали рыбными консервами и луком. «Имеется лук репчатый» — было написано карандашом на бумажке.

— Эй, гусь лапчатый, купи лук репчатый, — сказал Ряша и толкнул художника плечом, показывая, что ужасно веселиться. Но Тютькин, оказывается, и не слышал.

— Я больше на доске не буду, — мрачно сказал он. — Просто буду так рисовать, для себя. На бумаге...

И он, правда, стал рисовать просто так: на бумажках, на промокашках, кажется, даже на ластике. Что он там рисовал — это было неизвестно. Поскольку стоило кому-нибудь подойти и задышать ему в затылок, как Тютькин сразу закрывал свое художество обеими руками и говорил либо сердито: «Давай, давай, что тебе надо?», или (если человек был уж очень хороший) просительно: «Ну, слушай, не надо, пожалуйста».

И все было ничего, пока не случилось одно ужасное происшествие...

Тютькин на географии по обыкновению что-то такое рисовал. Но тут вдруг географичка его вызвала и спросила про рельеф Индии.

— Рельеф Индии очень разнообразный, — сказал Тютькин. — Там есть горы и долины и остальное.

Пока он все это объяснял, Машенька, сидевшая на соседней парте, тихонько стащила тютькинский рисунок и просто завизжала, увидев, что там такое нарисовано.

Она сразу пустила листок по рядам. И все по очереди тоже взвизгивали и говорили: «Вот это да!»

Некоторые говорили это очень громко, поэтому географичка прервала тютькинскую мысль про то, что Гималайские горы самые высокие, и строго спросила:

— Что там у вас происходит?

Весь класс так невинно и преданно смотрел на географичку, что, будь она поопытнее, она бы сразу поняла, сколь важное происшествие случилось в классе. Но она была еще молоденькая, еще не все знала про трудящихся из шестого «Б» и прочих подобных.

На перемене художник Тютькин бегал по классу и каждому по очереди кричал:

— Отдай, гад, рисунок! Ну отдай!

— Это не по-пионерски, — сказала Кира Пушкина, председатель совета отряда.

— Что? — спросил Тютькин.

— Все, — сказала Кира Пушкина, которую Сашка Каменский когда-то окрестил «Кипушкиной, Могушкиной, Никемнепобедишкиной». — Все не по-пионерски: и делать любовные гадости, и рисовать их, и воровать без спросу чужие рисунки.

— Конечно, — заржал Юра Фонарев. — Это ты прекрасно сказала. Воровать без спроса нехорошо. Ты сперва спроси разрешения, а потом воруй на здоровье.

— Я бы на твоем месте не очень-то стала бы смеяться, — торжественно заявила Кипушкина и показала Юре рисунок.

— Ах, гад! — завопил Юра и прямо задохнулся. Вы не подумайте, никаких там гадостей не было.

Просто Тютькин очень хорошо нарисовал Юру Фонарева с одной девочкой. Как они стоят в 11 часов вечера, держась за руки, у Юриного подъезда.

Все было до такой степени точно и хорошо нарисовано, что невозможно было не узнать, кто нарисован, и где, и когда (поскольку на часах было 11.10 и рядом горел фонарь, чего днем не бывает).

Юра так и стоял, ловя воздух раскрытым ртом. А эта кисочка Машенька улыбнулась ему и промурлыкала:

— Оч-чень р-реалистично нар-рисовано. Очень большой талант!

— Это донос, — сказал, наконец, Фонарев, испепеляя Тютькина взглядом. — Низкий, подлый и коварный донос. Я думал, ты человек... а ты... Ты...

Он повернулся и выбежал из класса. И несчастный Тютькин побежал за ним, крича:

— Я человек! Я человек! Я не виноват!

— Гений и злодейство есть вещи несовместные, — сурово сказал Лева Махервакс, лучший фонаревский друг. — Сначала думать надо, что рисуешь, а потом рисовать...