В шелесте ветвей и журчании прохладных струй угадывалась волшебная мелодия. Нежные, чувственные вздохи и светлые переливы становились все явственнее, все притягательнее. И, наконец, взору сиятельного шеена предстал сам музыкант. В замшелой каменной беседке с резными колоннами и изогнутой крышей на тростниковой циновке сидел, скрестив ноги, человек. Длинные белоснежные волосы, заплетенные в две косицы и покрытые крохотной квадратной шапочкой с вышивкой, алый траурный юс плотного шелка, перехваченный широким черным, в цвет шапочки, поясом с кистями. Умиротворенное морщинистое лицо с горбатым носом, прикрытые в медитативном самопогружении глаза, придерживаемый у самых губ дудук.

Молчаливый прислужник, коротко поклонившись, исчез среди влажных зеленых зарослей, а шеен остался стоять у входа в беседку, не осмеливаясь пошевелиться, чтобы не нарушить очарования трепещущих звуков. Несколько минут, длинных и прекрасных, он словно слышал голос самой души Карум-Ныс, пока темные, сухие и сильные руки музыканта не отложили благоговейно дудук в обитый изнутри белым шелком буковый футляр.

– Запад ли, Восток... Везде холодный ветер студит мне спину, - легкая полуулыбка Главного Визиря мало соответствовала непроницаемо-холодным зеленым глазам.

– Да продлятся ваши дни, о Сияющий Мудростью!
– коснувшись левой рукой лба и правой сердца, шеен низко поклонился, стараясь не выказать неподобающего волнения. То, что Мудрейший Саалех решил переговорить с ним до визита к Владетелю, дарило Рустагиру надежду - что-то старому интригану от него ещё нужно - и вызывало очередные опасения. Хотя, после того, как он не сумел раздобыть никакой информации о планах интересующего Повелителя человека, опасаться чего бы то ни было уже не имело смысла.

– Да будут благосклонны к вам духи предков, - ритуальная фраза в устах Визиря, и та звучала многозначительно.
– Присаживайтесь, шеен, отведайте имбирного чаю.

Повинуясь тихому щелчку сухих пальцев, словно из воздуха соткались две очаровательные девы. Поставив перед шеен-хо Саалехом низенький столик темного дерева со стеклянными чайными чашками, оплетенным душистой соломкой чайником и множеством плошек со сластями, прислужницы так же тихо и незаметно ушли.

Начинать беседу шеен-хо не торопился. Медленно и вдумчиво он разливал янтарный чай, любуясь прозрачными ломтиками имбиря, плавающими в стеклянных чашках, вдыхал тонкий пряный чайный запах, тщательно выбирал по одним ему ведомым признакам подходящие засахаренные лепестки... и улыбался. Спокойно, добродушно, словно к нему в гости пожаловал старый друг, с которым все давным-давно пересказано, и нет ничего лучше, чем умиротворенное молчание. Сиятельный шеен, крохотными глотками отпивая нежнейшего вкуса чай, терпеливо ждал, когда же Мудрейший соизволит перейти от церемоний к делу. Отвык Рустагир, отвык от родных традиций. Отвык от замершего в неподвижном величии времени, от показной скромности и смирения. Его собственный традиционный юс благородного и сдержанного темно-зеленого цвета с почти незаметной тонкой вышивкой по вороту и полам в сочетании с золотистым поясом вдруг показался ему верхом вульгарности и безвкусицы. Волнения же за собственное будущее - ничего не значащей мелочью, не достойной даже упоминания.

Поставив пустую чашку на столик, шеен-хо сложил руки у груди и, прикрыв на мгновенье глаза, склонил голову в благодарности духам предков. Рустагир последовал его примеру, надеясь, что теперь-то, когда все церемонии выполнены, услышать от Мудрейшего, что тот желает ему сказать. Но, похоже, жизнь вдали от родных островов сказалась слишком сильно. И, когда Главный Визирь с торжественным видом принялся читать посвященную кружащимся лепесткам персика поэму, вместо положенного восхищения и просветления почувствовал нечто похожее на ярость.

С трудом совладав с непослушными эмоциями, шеен припомнил нечто подходящее к случаю, хоть и не такое длинное. Старательно замедляя дыхание и заставляя себя расслабиться, он продекламировал две дюжины строчек и, к собственному удивлению, успокоился по-настоящему. Пожалуй, в его памяти достаточно осталось с юношеских лет, чтобы проникнуться вечной красотой природы и божественным ритмом слов древнего поэта.

Теперь уже улыбка затронула не только губы, но и глаза Мудрейшего. Видимо, он остался доволен тем, что увидел и услышал. Что ж, Рустагир вполне понимал его опасения - последний раз они виделись больше семи лет назад. На месте Главного Визиря он бы и сам для начала убедился бы в том, что древние традиции все ещё имеют власть над тем, кто не появлялся на Островах столь давно.

Как принято, дальними окольными путями собеседники наконец подошли к основной теме разговора. Упомянув всех общих родственников вплоть до троюродных дядюшек двоюродного деверя сводной сестры побочного кузена, обсудив урожай жемчужниц в прошлом году и недавний шторм, погубивший половину рыбацких суденышек северных островов - Устимо, Гыштанук и Халлико, - Светоч Мудрости перевел разговор на Империю Кристисов.

– Весьма прискорбно, сиятельный шеен, что вам так и не удалось добиться доверия Лермы Кристиса, - в голосе Мудрейшего слышалась отеческая укоризна.
– Но, к нашему с вами благу, взор Небеснорожденного нынче устремлен в другую сторону. И, если нам удастся порадовать Высочайший слух приятными известиями, в милости своей он позабудет о вашей оплошности.

Склонив почтительно голову, шеен перебирал все последние слухи, дошедшие до его ушей. Все его поза выражала смирение и раскаяние, ум же лихорадочно работал. Чего хочет старый змей? Неужели невыполнимое задание и срочный вызов на родину подстроен им, чтобы только шеен Рустагир оказался в полной его власти? Последующие слова седого интригана подтвердили неприятные подозрения.

– Сын мой, - учитывая дальнюю степень родства, Старейший имел полное право так назвать шеена, но обращался так к нему с тех самых пор, как пятнадцать лет тому назад посадил троюродного внучатого племянника на отплывающий в Империю корабль. Похоже, на этот раз дело было настолько серьезно, что Мудрейший не погнушался и таким образом напомнить шеену, что его приказы (пусть и данные под видом просьб или советов) обсуждению не подлежат.