Опять перерыв велел сделать. Теперь уже до завтра. Кочубей пробовал писать прошение на имя Государыни – прямо на залитом вином краю стола, но его со всех сторон толкали под локти и мокрыми усами заглядывали в бумагу. Какое писанье?

Остаток дня, вечер и ночь прошли в тревожном гуле – и по залам дворца, и по-за его стенами. Уже нежарко на дворе было, октябрь кончался. Костры пылали вокруг.

Гетманская корогва с ног сбилась, вышвыривая из окон и дверей лезущую толпу. Да и кто толпа? Свой же брат-казак. Не будешь рубить, не будешь стрелять. Лезут-то с самыми благими намерениями – гетмана защитить.

Кто-то пустил слух: уланов новых прислали, чтоб увезти гетмана в Петербург. Да нет, говорили другие, сам едет по приказу Государыни. Да нет, еще лучше, третьи все спознали: царский курьер прискакал, с самым милостивым приглашением!…

Все и всё знали… только сам-то гетман ничего не знал! Кругом голова шла. Что скрывать, он тоже подумывал о старшем сыне, Алексее. Пятнадцать лет – не пора ли приобщаться к отцовским делам? Пока при отце – присмотрится. А если и в самом деле отзовут в Петербург, так не чужой и для казаков человек место займет. За тринадцать-то лет он обсидел это малороссийское место, жаль чужому на остуду отдавать.

Случись что, ведь и в самом деле кого-нибудь в опалу сюда турнут. Как Москва – опальным же городом стала. А для чиновных чинуш мест вкруг трона уже не хватает.

Добро еще, если Гришка Орлов! Может быть хуже. Сунут какого-нибудь Бецкого, который возомнил, что именно он и вершил весь переворот, раз ему поручили корону делать…

«Куда ни шло – хоть и весталку Дашкову!» – под утро и сам гетман развеселился не хуже любого казака. Немало их под окнами да и на ступеньках дворца ночь коротало.

Сжалившись над замерзшими бедолагами, он приказал выкатить из погребов пару бочек «горяча вина» и при каждой виночерпия приставить, чтоб зря землю вином не опаивали. Похвальный гвалт еще гуще пошел. Какой сон, хоть и в самых дальних покоях дворца?..

Утро наступило только к полудню следующего дня. Когда Кочубей-грамотей изготовил:

«От имени всего казацкого круга Постановление: быть вечному гетманству в Малороссии! Того ради должность похвальную для Малороссии закрепить в наследство за фамилией графов Разумовских, разумея, что сынов-наследников подрастает премного, и все великими достоинствами в отца же пошли».

Насчет достоинств своих подрастающих сыновей отец, может, и сомневался, но уже и сам верил: так тому и быть, иначе и быть не может! Кто, кроме графов Разумовских, способен удержать пошатнувшиеся старинные права, саблей отвоеванные Богданом Хмельницким? Народ кричал, мало что понимая: Хмель, Хмель! Но он-то с понятием к этому славному казаку относился. Теперь уже истинно казалось: никому иному, как графам Разумовским, и заповедал Бог хранить кровью завоеванные права малороссов.

Когда Кочубей стал зачитывать «Постановление казацкого круга» и «прошение на Высочайшее Имя», в пропахшем вином театре было уже не продохнуть. Казацкий народ выломал бы двери и смял бы гетманскую корогву, обнажи она только сабли. При саблях же и казаки были: не комедь же с Ванькой-Каином. Махнул рукой полковнику ощетинившейся саблями корогвы: будь как будет! Не воспрещай.

Народ притих. Пока Кочубей читал все 23 пункта «Прошения», в театре, где незадолго перед тем еще витал дух Ваньки-Каина, и дыхание замерло. Молча и самозабвенно крестились казаки. Даже и не отрезвясь со вчерашнего…

Отрезвление пришло, когда обе бумаги – «Постановление» и «Прошение» – повезли в Киев, под благословение митрополита Арсения Могилянского. Он еще не отбыл к месту своего нового служения – преемника достойного не находилось, и сомнения, видно, брали в связи с переменой царствования. Одно дело благая Елизавета Петровна, и другое – Екатерина Алексеевна, немка, пришедшая в православие от протестантского пастора. Каково-то будет в Троице-Сергиевой лавре?

Пожалуй, и заискивал маленько митрополит Арсений. Все, конечно, под Богом ходят, да у царей-то дорога особая. Стоит ли заступать ее, хоть и митрополиту? Настораживало Владыку и слишком крутое возвышение казаков-пастухов Разумовских. Он на тот час, к приезду казацкой делегации из Батурина, вспоминал библейскую заповедь: «Не сотвори себе кумира». О гетмане Разумовском, с которым немало добрых дел делали, отозвался довольно ехидно:

– Кажется, гетману и той высочайшею милостью, которую имеет, довольно быть должно.

Члены казацкой делегации посчитали за доброе – не передавать гетману слова Владыки.

Оказалось, что сильно болен митрополит, никого к нему не допускают. Чего зря донимать? Надо ехать прямо к Государыне.

Ехать так ехать. Делегация в Петербург была снаряжена со всей пышностью. «Постановление казацкого круга» и «Прошение о наследственном гетманстве» в изящную шкатулку поместили, позолотой и бриллиантами украсили. Подарки немалые припасли, кому что из придворных. Первому камергеру и сенатору графу Орлову – саблю казацкую, именную, озолоченную и бриллиантами по эфесу осыпанную. Делегацию возглавил самый близкий гетману человек – Семен Васильевич Кочубей.