Немного времени прошло, как Екатерина вышла. В мундире Семеновского полка. В подтянутости и ловкости не уступала семнадцатилетней Дашковой. Кирилл Разумовский, видимо, слишком восторженно глядел.

– Господин подполковник, вы позаботьтесь, чтоб подпоручика не оставили голышом, да и догоняйте меня. Я сама буду командовать гвардией… конечно, при вашем верховном…

Немного требовалось времени, чтоб поручить кому-то одевание поручика. Разумовский сбежал вниз, к выстроившимся парадно гвардейским полкам.

Был десятый час вечера, но белая петербургская ночь подсвечивала, солнце еще не зашло. В парадном строю Измайловский полк, Семеновский. Рослые преображенцы, пока без своего арестованного командира – кто-то из старших офицеров командовал. Конногвардейцы чуть поодаль светили своими белыми колетами – Кирилл Разумовский даже своего племянника штабс-ротмистра Илью Дарагана различил. Алексей Орлов выводил легкоконные гусарские полки к Петергофу. Разумовский знал диспозицию, утвержденную Государыней: казакам и гусарам надлежит занять окрестности Петергофа, Ораниенбаума, Царского Села и вообще все выходы к Нарве, пока подойдут пехотные полки. Правильное решение: конница отсекала Петра, который все еще сидел в Ораниенбауме, от напольных полков и особенно от кирасирских, которыми командовали верные немцы. При всей дурости Петра с ним был Миних, постигавший военную науку еще при другом Петре, Великом. Следовало отрезать им соединение с основной армией, стоящей в Курляндии.

Когда Екатерина вышла на дворцовое крыльцо, ей подвели прекрасную голштинскую лошадь, серо-гнедую, под офицерским седлом. Фельдмаршал князь Трубецкой, генерал-аншеф Волконский, по-хмеленной тушей восседал на коне и прятавшийся от Петра главнокомандующий Бутурлин. Гетман Разумовский тоже пристроился к свите. Ему надлежало быть там, где Государыня, пожелавшая сама возглавить гвардейские полки. Петровского покроя кафтан Семеновского полка сидел на ней прекрасно. Треугольная шляпа. Возбужденный румянец под шляпой – будто и не было тревожной ночи и не менее тревожного дня.

Екатерина сразу взяла в галоп, сопровождаемая выскочившей к ней Дашковой, в ладном мундире Преображенского полка. Видя, что подъезжает Григорий Орлов, Разумовский отступил на полкорпуса от дамских предводительниц; Орлов занял место с другой стороны. Чуть поодаль скакал эскадрон Конной гвардии; опять мелькнул белый колет штабс-ротмистра Дарагана. «Молодец, Илюшка!» – мысленно похвалил дядюшка, опять с тем же присловием: «Знай наших хохлов!»

Глухо, с расчетом на долгий шаг, били барабаны. С Невского гвардия сошла на Садовую улицу и дальше к Калинкину мосту. Где-то в хвосте длиннющей колонны тащились даже пушки. Ленивый, старый, вечно пьяный, главнокомандующий Бутурлин мог подтвердить: не всегда такой силой ходили и на Фридриха. Впрочем, помаячив в свите Государыни и не приглашенный для дальнейшего следования, он сполз со спины лошади и был отнесен в карету. Колонна войск, ведомая Государыней и гарцевавшей рядом с ней Дашковой, потери старых пьяниц не замечала. Хватало и своих, молодых. Целый день на улице, на солнце, при восторженных подношениях петербуржцев – кого угодно валили с ног. Даже крепкий конь Кирилла Разумовского – шатался. Пришлось уговаривать:

– Ты смотри, коняга, ты посма-атривай! Водицей колодезной иль петровской я тебя поил?..

На другой стороне дамской парной гвардии Григорий Орлов затянул выразительно кем-то в последние дни сочиненную песенку:

Теперь уже не командир Измайловского полка – президент Академии наук – вспомнил: ба, да это ж ломоносовские стихи! Кто-то напев присочинил, приладившись к шумной фамилии братьев Орловых!…

Вначале Преображенский, потом Семеновский, потом и Измайловский – подхватили:

Президент академии наук даже возревновал: что же о нем-то любимый пиит ничего такого не сочинит?..

Но время шло. Ноги солдат вязли в дорожном песке, багииеты цокались один о другой, кони фыркали недовольно, кабаки по пути как-то сами собой раскрывали двери, за спиной Государыни Орлов все чаще перекидывал фляжку к седлу своего соперника Разумовского, а тот, в соперничество не вступая, посылал обратно свою, уже плохо соображая, куда они бредут конно-пешим строем, в непроглядной пыли, в начавшемся безалаберном песнопении, ибо не одни же орлы взлетали – разгульный дух стлался над головами колонн:

Верно, мокрым полотенцем хлестнула по колоннам гроза. Но кто ее видел, кто слышал? Разве что пушка – в далеком хвосте растянувшейся колонны. Кому-то угораздило фитиль в пьяном угаре зажечь. Ядро просвистело над самыми головами. Ругать было некого… да и некому. Офицеры тоже люди, телом даже послабее солдат, валились с седел. Кирилл Разумовский, оттолкнув стременем с той стороны Орлова, склонился к уху Государыни:

– Ваше величество! Полки не могут дальше идти… дальше будет просто толпа, сброд. Устали. А вы?..

– Я? – переглянулась с Дашковой. – Да мы вроде ничего. Мы сплетнями заняты, нам весело. Ты что-то, Кирилл Григорьевич, хотел сказать?..

Он понял, что его не слышат.

– Я говорю: пора на ночлег! Ваше величество, полки устали!…

С боку к седлу Дашковой притерлась лошадь Орлова.

– Я устал, пить хочу, и лошадка моя… – похлопал по уныло опавшей гриве Григорий.

Вот это Екатерина услышала.