Шрифт:
И тут из глубины измученного сердца Скарлетт вырвался крик этой радости – подобно острейшему алмазу, режущему стекло, он прочертил все ее существование последних лет светлой бороздой. О, Ретт!..
О, мой любимый!..
Как я благодарна тебе только лишь за то, что ты встретился на моем пути!..
Как я благодарна за все – и за твои упреки, и за твою любовь ко мне!..
Даже если бы ты не любил меня, я бы все равно оставалась с тобой…
Мне никто, никто больше не нужен – на целом белом свете!..
Боже, чтобы делала я без тебя?!.
Я не прожила бы и дня!..
О, Ретт!..
О, любовь моя!..
Безмолвный крик улетел, кружась, и исчез в бездне мыслей. Скарлетт лежала на своей кушетке счастливая, неподвижная и немая. Лежала довольно долго – может быть час, может, еще дольше… Наконец, она поднялась. Шея болела от твердого, неудобного изголовья, ломало все кости – впрочем, Скарлетт не обращала на это никакого внимания. Душа ее парила высоко-высоко…
Какая-то непреодолимая сила толкнула ее к письменному столу. Она тогда и сама еще не знала, что будет делать. Сердце ширилось в груди, всепоглощающая любовь к Ретту заслоняла собой целый мир. Но она не могла хранить в себе то, что переполняло ее – Скарлетт схватила перо и в неудержимом порыве стала изливать свои чувства в стихах:
Ретт, ты пришел, ты схватил меня – целую руку твою.С любовью, с надеждой – целую руку твою.Ты пришел уничтожить любовью меня – это я сознаю.Я дрожу, я в огне? Приди же!.. Целую руку твою.Ты надкусишь плод и бросишь его – я сердце тебе отдаю!Благословленны язвы укусов твоих – целую руку твою.Ты хотел меня всю, а взяв, разгромил, как в бою.Ты оставил одни лишь обломки – целую руку твою.В руке твоей, Ретт, ласкающей, я гибель свою познаю,И целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.Так рази же меня и убей – я в страдание осанну пою,Ты пришел и забрал меня всю – целую руку твою.И взмахом руки своей ты рассекаешь старинных цепей змею,Ты рвешь ее, Ретт – целую руку твою.Целую руку твою…В душе ее – буря…
Буря невысказанной нежности.
Волны морские разбиваются о скалы, душа, наполненная их золотыми брызгами, взлетает высоко к небу пенной пылью страстей и слез…
Но уже на следующее утро, едва проснувшись, Скарлетт увидела на столе тот листок бумаги и тут же разорвала его в мелкие клочки. Эти бессвязные слова были ей теперь нестерпимы – настоящее чувство никогда не требует подобного выражения…
«Мы с Реттом всегда будем счастливы, до самой могилы, – думала она, выбрасывая бумажные клочки в корзину для мусора, – мы, как Принц и Принцесса из старой сказки, будем счастливы, и умрем в один день… Тогда к чему же эти бессвязные мысли?..»
Она прошла в гостиную, и тут взгляд ее упал на горностая – зверек, сидя на письменном столе, принюхивался к каким-то бумагам своей острой мордочкой…
Непонятно почему, но Скарлетт охватило какое-то раздражение к этому зверьку – чувство, которого она не испытывала с того памятного для нее, последнего разговора с мужем…
И опять этот зверек!.. Но почему он тут – чтобы помешать ее любви к Ретту?..
– Кыш!.. – закричала она и, сняв с ноги тапочек, запустила в горностая – тот стремглав бросился под кушетку…
Скарлетт, опустившись на стул, подумала: «Действительно – и с чего это вдруг я так невзлюбила это несчастное животное?..»
Ей почему-то стало очень стыдно за этот приступ беспричинной ярости…
«Почему я так не люблю его?.. – спрашивала сама себя Скарлетт и не находила ответа, – почему?.. Ведь эта бессловесная тварь ни в чем не виновата?.. Почему я гоню его от себя?..»
Как бы там ни было, но с того момента она постоянно чувствовала к этому горностаю какую-то внутреннюю неприязнь – она и сама не могла дать себе отчета, откуда эта неприязнь появилась…
Скарлетт твердо знала только одно: неприязнь ее к этому ни в чем не повинному зверьку навсегда останется с ней…
ГЛАВА 5
С момента того разговора между Скарлетт и Реттом прошло три недели…
Казалось, ничего не изменилось в уютном доме супружеской четы Батлеров на Телеграфном холме. Однако это только казалось…
Во всяком случае внешних изменений не было никаких – жизнь здесь шла по давно проторенной колее: и Ретт, и Скарлетт поднимались рано утром, часов в семь, завтракали, чаще всего – в полном молчании, лишь изредка перебрасывались незначительными, ничего не значащими фразами о каких-либо текущих делах, о погоде и о малосущественных домашних неприятностях – вроде дымящего камина или штукатурки, осыпавшейся в прихожей…
Вопросы, как правило, задавала Скарлетт; таким незамысловатым образом она пыталась хоть как-то спровоцировать Ретта на разговор, однако Батлер с совершенно непроницаемым, каменным лицом отвечал лишь «да» или «нет», либо механически поглаживая при этом ставшего давно уже ненавистным для Скарлетт горностая, либо уткнувшись в утреннюю газету…
И Скарлетт ничего другого не оставалось, как замолчать – по крайней мере, человек, стремящийся вызвать на откровенную беседу другого и не находящий при этом никакого отклика, выглядит как минимум смешно…