Вот уж действительно — как назло! Не то что конвоя или серьезной боевой единицы, а и ничтожного катерка или баржи не удалось обнаружить на тусклой бескрайней равнине, подернутой клочковатым туманцем. И в воздухе никого. Словно ушла отсюда война. Отгремела, отполыхала. И только мы по чьей-то забывчивости остались и бороздим, галс за галсом, пространство меж откипевшим, в дымах остывающим морем и серым от неосевшего пепла безликим небом...

Зряшний расход горючки. Если в расчет не брать отрицательный результат. «Тоже результат, — говорил в таких случаях наш начштаба, невозмутимый майор Пересада. — Равноправный с другими, если разведка на совесть проведена».

Теперь не скажет. Не наш начштаба.

И подполковник Ефремов не наш командир, и... Не знаем, кому и докладывать будем об этом полете и как там посмотрят на отрицательный результат.

Как и на нашу совесть.

И все пять часов — в молчании. Команды, курс... Не задаются нам разговоры сегодня. От последнего — на земле еще — до сих пор на душе осадок.

«Отрезанный ломоть уже мы для них, вот напоследок и выжимают!» [7]

Прилуцкий сморозил. И, обозлясь, зашвырнул в порыжелый бурьян едва початую драгоценную «беломорину». Чем и сбил с толку стрелка-радиста.

«Эх, шту-урман...» — с силой выдохнул тот из груди весь воздух — точно в надетый противогаз.

Это Панов-то Коля. С ним-то открытым текстом о чувствах, как с девочкой, толковать.

Мне и вовсе бы не мешаться. И тоже черт дернул.

«Сбились с настройки, ребятки?» — сунулся выручать. Чего только и не хватало.

Один Лубенец держался. Улыбку боялся нарушить свою. С утра сохранял ее на мальчишески пухлых губах, будто в чем виноват был в стыдном.

Лубенец оставался. Приказ был такой. Воздушных стрелков и технические экипажи оставить.

На приказы не обижаются.

— Курс на аэродром, командир?

Вот и теперь не то слово. Всегда говорилось — домой. И сразу теплей, веселей становилось в машине, как бы ни измотались, сколько пробоин техникам ни везли. Теперь пустота в шлемофоне. И в самолете — излишек пространства, неполнота. Лубенца нет, главного балагура? Нашлись бы и без него. Не домой летим, вот в чем дело, не на родной свой аэродром.

Садились и раньше не на своих. Когда дотянуть не хватало силы. Но знали: подремонтируемся — и домой. Под «табачный навес», где нас ждут с нетерпеньем...

Теперь не ждали.

Отправили — и не ждут.

Вот что он значил, этот «полет с заходом». Откуда и ломоть отрезанный — от тоски.

* * *

Приказ есть приказ.

Прощальный вечер в столовой, шлепанье крепких ладоней по мощным плечам и спинам, объятья до треска в костях, обещания помнить, писать, надежды на то, что [8] родной наш тридцать шестой — непромокаемым, непробиваемый — снова вернется на Черное море и мы снова, крыло к крылу, будем бить ненавистного...

Полк улетал на формирование, мы оставались на фронте. На фронте же оставались и даже переходили в гвардейцы — это ли нам не честь? Как вот и эта разведка — разве не прощальный подарок нам от друзей? Могли ведь и обнаружить что-то, не с пустыми руками в новую семью войти. С первого дня бы — характеристика экипажу...

Впрочем, из экипажа здесь только двое — я и Панов. Верный мой друг штурман Дима Никитин — Димыч, как звали его все в полку, — еще раньше откомандирован был в тыл на учебу, а Лубенец... «И так разорили наш полк, Минаков, — не по-военному развел руками всегда сдержанный в выражении чувств Андрей Яковлевич Ефремов, когда я пришел просить за стрелка. — Или уже не сочувствуешь нам?»

Что тут скажешь?

Пришлось распрощаться и с техником Ваней Варваричевым, с верными его «ассистентами», что каждый раз за короткую летнюю ночь успевали залатывать нашу счастливую «семерку». Тем и счастливую, что долетала — как решето...

— Курс на аэродром, штурман!

Говорят, место службы меняешь — первую половину пути думаешь о прошлом, вторую — о будущем. Может быть, так. Если на поезде едешь. А тут... Слишком короткие половины. Даже и при перелете «с заходом». Вместе все — и о прошлом тоска, и о будущем неотпускающая забота. Ясно, не у меня одного. Но Панову как-никак проще. Даже Прилуцкому. У меня впереди спины нет.

— Курс семьдесят на...

Спасибо, штурман. К месту вспомнил устав, уточнять не заставил, что не на старый истертый кружок наложил по привычке линейку. [9]

Вираж. Поворот в жизни...

— Узнаешь, командир, пейзажик?

— Как не узнать! Только вроде тогда был пооживленней...

С ним и летали, с Прилуцким, Димыч лежал в лазарете. Ох и запрыгали, гады... Со стороны солнца зашли, на бреющем, по-штурмовому. Заползали по кюветам, как мураши, танки, машины — все побросали, где там рассредоточить... Ладная получилась работка! На километр — частокол из свечей. «Мессеры» опоздали, провожали потом эскортом чуть не до самого дома...