— Обопрись на меня. Я помогу тебе подняться наверх. Принесу молока, подогретого, с ароматом ванили и миндаля.

— Как будто от Ани можно излечить, как от простуды, или подсластить ласки Ворнатти, — язвительно проговорил Маледикт. И уже другим тоном продолжил: — Спасибо, Джилли, мой великодушный Джилли… — В полном молчании они поднимались по темным ступеням. Джилли то и дело оборачивался, словно ожидал увидеть, как за ними мчится Ани.

Вечером перед балом солнцестояния карета Джилли и Маледикта оказалась в длинной очереди других карет, продвигавшихся по улицам к дворцу с такой неторопливостью, что аристократы прогуливались туда-сюда, нанося визиты, болтая, флиртуя, восхищаясь нарядами. Наблюдая толчею с места кучера, Джилли не мог не заметить, какой контраст с этой беззаботной толпою являл его пассажир. Облаченный в костюм Рыцаря Разбитого Сердца, трагического героя легенд, Маледикт плотнее зашторивал окошки всякий раз, когда приближались аристократы, и мрачно замолкал.

Джилли был ненавистен этот костюм: ненавистны жилет, камзол и панталоны из белого атласа, ненавистны алые перчатки и галстук; но больше всего ему не нравилось выражение, застывшее в глазах юноши, словно тот сомневался, что не потеряет самообладания.

Джилли и так был на грани срыва, ведь они с Маледиктом оставили Ворнатти дома в забытьи наркотического сна, тогда как он собирался присутствовать на балу. Разумеется, это были проделки Маледикта, причем столь проворные, что Джилли ничего не заподозрил, пока не попытался разбудить барона.

Все попытки возразить застряли у него в горле, когда Маледикт набросился на него:

— Ты думаешь, я бы смог перенести это? Гоняться за Янусом с Ворнатти на хвосте? Чтобы старый развратник при всяком удобном случае лапал меня, как будто мне это приятно?

Подъехав к крылу, в котором располагалась бальная зала, Джилли отдал поводья ожидавшему помощнику конюха и распахнул дверцу кареты. Маледикт шагнул вниз словно привидение, придерживая рукой эфес меча.

Маледикт стал подниматься по лестнице; Джилли держался чуть позади. Юноша остановился у громадной Книги Имен. На последней странице значилось недавно вписанное имя — его цель.

Янус Иксион, лорд Ласт. Имя было нацарапано с такой зловещей уверенностью, что Джилли вовсе не удивился неаккуратности и кляксам в последующих записях: Янус сломал острие пера.

Маледикт рукой в перчатке коснулся нанесенных на бумагу чернил. Чернила, все еще сырые, быстро впитались в ткань, въелись в красный шелк. Маледикт вытер перчатку о губы и прошел мимо Джилли, спасаясь в ночном воздухе от чрезмерной сладости фиалок и жасмина, лилий и гелиотропов и тлеющей дымки восковых свечей. Джилли поспешил догнать юношу со стороны сада: Маледикт прохаживался вдоль увитой плющом стены растительного лабиринта.

— Мэл…

— Там несет падалью. Как ты думаешь, кто-нибудь говорил Арису, что мертвые цветы пахнут склепом?

Джилли протянул к юноше руку, желая успокоить.

Маледикт отвернулся, склонился к листве в приступе рвоты. Когда он поднял взгляд, Джилли попятился: глаза юноши светились диким огнем, руки тряслись, словно в приступе лихорадки, голос дрожал.

— Близится миг, когда все изменится. Идиллия умирает — ведь это была идиллия, верно? Даже несмотря на приступы бешенства, капризы и угрозы Ворнатти. И меня страшит ее конец. — Юноша поднялся на цыпочки и коснулся губами уныло скривленного рта Джилли.

Джилли ощутил аромат кожи Маледикта, легкий запах сирени, почувствовал нежность его щеки против своей жесткой щетины.

— Страшишься Ласта? Или Януса? Ни за что не поверю — мне же известно, на какой путь ты вступил.

— Не их. Ласт — мертвец, а Янус ни жив ни мертв, пока не поговорит со мной. Я страшусь себя, Джилли, трепета крыльев в моем разуме. Если Янус отвергнет меня… Ее перья вызывают во мне всё более жгучую, неутолимую жажду, Ее крылья пахнут смертью и окровавленным железом. — Маледикт спрятал лицо на груди Джилли, но пугливо отстранился, когда тот обнял его.

— Если Янус отвергнет или не вспомнит меня, я исчезну. Останется лишь марионетка Ани. Впрочем, отступать уже некуда.

— А ты бы отступил, если бы мог? — хрипло спросил Джилли.

— Нет, — без промедления, без тени сомнения ответил Маледикт; глаза его были черны — и холодны, как лед. — А почему мы стоим в темноте, Джилли, когда нас ждет бал? Я уже прикончил одного Ласта. Давай-ка проверим, сколько переживут сегодняшнюю ночь.

Джилли последовал за юношей в залу, по случаю солнцестояния ставшую вдвое больше за счет открытой бальной половины короля. Полумесяц придворных был выкрашен в синие и пепельно-серые тона, тогда как часть Ариса — сплошь в розово-золотое, так что вихрь танцоров проносился по зале из сумрака к восходу. Маледикт шагал, погруженный в себя, бросая пылающие взоры то на одно лицо, то на другое. Светлое солнцестояние требовало костюмов, но не масок, и лица были открыты; маски приберегались для зимнего Темного солнцестояния, когда люди надевали маски, чтобы уберечься от голодных мертвецов.