Султан немедленно же вызвал Селеби и сказал ему, что, разобрав все ходившие об Эгле слухи, нашел, что это сущая ложь и клевета, и приказывает вернуть ее ко двору. Селеби повиновался и представил жену Мангогулу. Она хотела броситься к ногам его высочества, но султан остановил ее, говоря:

– Мадам, благодарите Мирзозу. Ее расположение к вам побудило меня проверить обвинения, которые возводились на вас. Продолжайте быть украшением моего двора, но помните, что хорошенькая женщина может повредить своей репутации неосторожностью не менее, чем похождениями.

На другой день Эгле снова появилась у Манимонбанды, которая встретила ее с улыбкой. Петиметры начали засыпать ее пошлыми комплиментами, дамы бросились ее обнимать и стали по-прежнему терзать ее имя.

С тех пор как Мангогул получил роковой подарок Кукуфы, смешные стороны и пороки женщин сделались постоянным предметом его шуток. Он не знал меры и нередко надоедал фаворитке. Но скука вызывала у Мирзозы, так же, как у многих других, два неприятных последствия: она приходила в дурное настроение, и в словах ее появлялась горечь. Горе тем, кто к ней приближался в эти минуты. Она не щадила никого, даже султана.

– Государь, – сказала она в один из дурных моментов, – вы знаете пропасть всяких вещей, но известна ли вам последняя новость?

– Какая же? – спросил Мангогул.

– Что вы вызубриваете наизусть каждое утро по три страницы из Брантома [29] или Увилля [30] , и неизвестно, кого из этих глубоких умов вы предпочитаете.

– Это неверно, мадам, – возразил Мангогул. – Именно Кребийон…

– О, не отрекайтесь от чтения этих книг! – прервала его фаворитка. – Новые сплетни, которые плетут про вас, до того противны, что лучше уже подогревать старые. Право, у этого Брантома есть много хорошего. Если вы прибавите к его рассказикам три или четыре главы из Бейля [31] , вы станете так же умны, как маркиз Д… [32] и шевалье де-Муи [33] , вместе взятые. Это сделает вашу беседу удивительно разнообразной. Вы отделаете как следует женщин, вы обрушитесь на пагоды, от пагод вы снова вернетесь к женщинам. В самом деле, вам не хватает лишь краткого руководства по нечестию, чтобы стать вполне занимательным собеседником.

– Вы правы, мадам, – отвечал Мангогул, – я добуду такое руководство. Тот, кто боится быть обманутым на этом и на том свете, не перестанет сомневаться в могуществе пагод, в честности мужчин и в добродетели женщин.

– Итак, по-вашему, наша добродетель нечто весьма сомнительное? – спросила Мирзоза.

– В высшей степени, – отвечал Мангогул.

– Государь, – сказала Мирзоза, – вы сотни раз утверждали, что ваши министры – честнейшие люди в Конго. Я имела несчастье выслушать столько похвал вашему сенешалу, губернаторам провинций, вашим секретарям, вашему казначею, одним словом, всем вашим чиновникам, что могу повторить их вам слово в слово. И меня удивляет, что высокое мнение, которое вы составили себе обо всех приближенных, не распространяется лишь на предмет вашей нежности.

– А кто вам сказал, что это так? – возразил султан. – Знайте же, мадам, что все, что я говорю о женщинах, будь это правда или ложь, не имеет ни малейшего отношения к вам, если только вы не почитаете себя представительницей вашего пола в целом.

– Я не советую, сударыня, этого делать, – заметил Селим, присутствовавший при разговоре. – От этого на вашу долю выпадут лишь недостатки.

– Я не принимаю, – заявила Мирзоза, – комплиментов, которые расточают мне за счет мне подобных. Если хотят меня хвалить, я желаю, чтобы это не было никому во вред. Большинство высказываемых нам любезностей походят на пышные празднества, которые паши дают вашему высочеству, – они всегда дорого обходятся народу.

– Оставим это, – сказал Мангогул. – Но скажите по совести, разве вы не убедились, что добродетель женщин Конго – химера? Разве вы не видите, услада моего сердца, каково модное воспитание, какие примеры получают молодые девушки от своих матерей; и разве не внушают хорошенькой женщине тот предрассудок, что ограничить себя хозяйством, управлять домом и находиться при муже, – значит вести унылую жизнь, погибать от скуки и похоронить себя заживо? К тому же мужчины так предприимчивы, и молодая неопытная девушка бывает так польщена, когда видит, что ею интересуются. Я не раз утверждал, что добродетельные женщины встречаются редко, чрезвычайно редко; и теперь я и не думаю отрекаться от своих слов и охотно прибавлю, что меня удивляет, если они еще существуют. Спросите Селима, что он думает об этом.

– Государь, – возразила Мирзоза, – Селим слишком многим обязан нашему полу, чтобы безжалостно его поносить.

– Мадам, – заговорил Селим, – его высочество, которому было невозможно встретить отказ, естественно должен именно так судить о женщинах. А вы, со свойственной вам добротой, судите о других по самой себе и, конечно, не можете быть иного мнения, чем то, какое вы защищаете. Должен, однако, признаться, я готов поверить, что есть рассудительные женщины, которым на опыте известны преимущества добродетели и которые убедились путем размышлений в печальных последствиях распущенности; это – благородные, благовоспитанные женщины, которые поняли, в чем их долг, с любовью его исполняют и никогда ему не изменят.

– Чтобы нам не вдаваться в пустые рассуждения, – прибавила фаворитка, – возьмем хотя бы Эгле. Она весела, любезна, очаровательна, – и разве в то же время она не образец благоразумия? Вы в этом не можете сомневаться, государь, и вся Банза знает об этом из ваших уст. Итак, если мы знаем хоть одну добродетельную женщину, значит, их могут быть и тысячи.

– О, что касается возможности, – сказал Мангогул, – я ее не оспариваю.

– Но если вы согласитесь, что такие женщины возможны, – продолжала Мирзоза, – то кто сказал вам, что они не существуют?