Первая же зима, проведенная Юмом в Эдинбурге, ознаменовалась новым поражением его кандидатуры на профессорскую кафедру. В университете Глазго освободилась кафедра логики вследствие того, что Адам Смит был назначен профессором этики. Юм выступил претендентом на освободившееся место, но снова не был выбран, вероятно потому, что такому отъявленному атеисту и скептику не считали возможным поручить образование юношества. В этом же, то есть 1751, году Юм издал два сочинения, написанные им уже в деревне: “Исследование о принципах нравственности” и “Политические речи”. О первом из них автор выразился следующим образом: “По моему мнению, это самое лучшее из всех моих произведений исторических, философских или литературных”. Труд этот не был оценен современниками Юма, которые не разделяли взглядов философа на пользу как на мерило нравственных деяний, а именно этой защите пользы и посвящено “Исследование о принципах нравственности”. Не такова была участь “Политических речей” – это сочинение получило быструю и широкую известность; появилось несколько переводов его на французский язык, которые и были изданы в Амстердаме, Берлине и Париже. Вообще в Европе “Политические речи” произвели большую сенсацию и даже вызвали своим появлением другие сочинения, между прочим книгу Мирабо “Друг людей”. Бертон говорит, что “политические речи” Юма по справедливости можно назвать колыбелью политической экономии и что они содержат первое, самое простое и самое краткое изложение принципов этой науки.

В 1752 году общество эдинбургских адвокатов избрало Юма своим библиотекарем; звание это, охотно принятое Юмом, не предоставляло значительных материальных выгод, так как оплачивалось всего четырьмястами рублями годичного жалованья; но зато теперь в распоряжение Юма поступала обширная библиотека (около тридцати тысяч томов), особенно богатая книгами исторического содержания,– факт, крайне важный для Юма, задумавшего писать историю Англии и действительно занимавшегося этим трудом в течение одиннадцати лет. Интересны обстоятельства, которыми сопровождалось избрание Юма на должность библиотекаря. Едва разнесся слух о возможности предоставления Юму этого скромного места, как в Эдинбургском обществе поднялись негодующие возгласы против кандидатуры такого нечестивого человека. Тем не менее, Юм был избран громадным большинством. Вот что писал он об этом доктору Клефэну в письме от 4 февраля 1752 года: “Всего удивительнее то, что обвинение меня в несчастии не помешало дамам решительно высказаться за меня; их ходатайству я в значительной степени обязан своим успехом... Со всех сторон твердили, что происходит состязание между деистами и христианами; когда же первая весть о моем успехе разнеслась в театре, то все зашептали о том, что христиане потерпели поражение”. Противники Юма, недовольные успехом, выпавшим на его долю, начали злословить, обвиняя его в корысти, которая будто бы единственно побудила его принять должность библиотекаря; Юм в высшей степени великодушно опроверг это обвинение, пожертвовав все свое жалованье в пользу слепорожденного поэта Блэклока.

Окончательно устроившись в Эдинбурге, разделяя свои труды между занятиями, связанными с новою должностью, чтением и обработкой истории Великобритании, Юм находил время и для общения со своими друзьями, которые составляли около него тесный и весьма избранный круг. Одним из самых замечательных людей между ними был, без сомнения, Адам Смит. Знакомство его с Юмом состоялось еще в период школьного обучения знаменитого впоследствии политэконома, в то время, когда ему было не более семнадцати лет. Профессор университета Глазго Гетчесон обратил внимание на выдающегося ученика в классе и рассказал о нем Юму, говоря, что он хорошо сделает, если пошлет этому талантливому юноше экземпляр своего “Трактата”; Юм послушался этого совета, и таким образом завязалось сначала знакомство, а затем и дружба между двумя замечательными мыслителями XVIII века.

Очень интересную характеристику своей жизненной обстановки и своих стремлений в описываемую пору дает сам Юм в письме к доктору Клефэну. “Вот уже семь месяцев, как я завел свой собственный очаг и организовал семью, состоящую из ее главы, то есть меня, и двух подчиненных членов – служанки и кошки. Ко мне присоединилась моя сестра, и теперь мы живем вместе. Будучи умеренным, я могу пользоваться чистотой, теплом и светом, достатком и удовольствиями. Чего хотите вы еще? Независимости? Я обладаю ею в высшей степени. Славы? Но она совсем нежелательна. Хорошего приема? Он придет со временем. Жены? Это не есть необходимая жизненная потребность. Книг? Вот они действительно необходимы; но у меня их больше, чем я могу прочесть. Говоря короче, нет такого существенного блага, которым я не обладал бы в большей или меньшей степени; поэтому без особых философских усилий я могу быть покойным и довольным...”

“Так как нет счастья без занятий, то я начал труд, которому должен буду посвятить несколько лет и который доставляет мне большое удовольствие. Это „Британская (шотландские предрассудки не позволяли Юму сказать английская) история начиная от соединения королевств до настоящего времени. Я уже окончил царствование короля Иакова. Мои друзья уверяют, что моя работа успешна. Вы знаете, конечно, что на английском Парнасе самое вакантное место – это место истории. Слог, оценка, беспристрастие, старательность – всего этого оставляют желать наши историки; что до меня, то я пишу мое сочинение очень сжато, по образцу древних историков...” В автобиографии Юм говорит о своих исторических трудах следующее: “Я вознамерился писать английскую историю, но был устрашен мыслью писать такую историю, которая начинается 1700 лет назад; поэтому я начал ее с восшествия на престол дома Стюартов, то есть с такого времени, когда, казалось мне, склонность к возмущениям особенно способствовала уничтожению предрассудков и заблуждений. Признаюсь, что я был полон надежд на успех этого труда, думая быть таким историком, который не обращает внимания ни на силу, ни на шум народных предрассудков. А так как эти намерения могли быть понятны каждому, то я и рассчитывал, что мое сочинение будет одобрено всеми людьми. Но в этих надеждах я был бесчеловечным образом обманут, так как против меня поднялась общенародная молва, порочащая мое сочинение”.

Обе приведенные выписки крайне характерны. Из них видно, что за какие бы труды ни принимался Юм, все его старания направлялись к одной цели – к возможности такого благотворного воздействия на умы читателей, которым достигалось бы искоренение предубеждений, неправильных взглядов, предвзятых мнений и суеверий,– словом, всего, чем тормозится правильное развитие мысли, чем омрачаются здравый смысл и ясные понятия. Ради этой цели Юм начал свою историю именно с той эпохи, которая, по его мнению, характеризовалась первыми волнениями и выступлениями против умственной рутины; из этих же соображений он закончил третий, и последний, том истории восшествием на престол ганноверской династии. “Я не смею подходить ближе к настоящему времени”,– говорит Юм. Разумеется, дальнейшее приближение было опасно и даже невозможно для историка, который не ограничивался простым изложением фактов, но с· беспощадною строгостью проницательного критика указывал на темные стороны государственной и общественной жизни. Интересно и то замечание Юма, которое относится собственно к форме его исторического труда: “я пишу... сжато, по образцу древних историков”. Как сказались здесь те юношеские восторги, с которыми шестнадцатилетний Юм зачитывался Плутархом и Тацитом... Авторов, выбранных им своими руководителями в ту раннюю эпоху, Юм считает образцами и в зрелом возрасте, при полном развитии своих богатых умственных способностей. Не знаешь, чему тут больше удивляться: умению ли юноши остановить свой выбор именно на самом подходящем и пригодном материале для будущих самостоятельных трудов или постоянству философа, остающегося десятки лет верным тем влечениям, которые возникли в нем с первых лет его сознательной умственной жизни!

Первый том “Истории Великобритании”, содержащий царствование Иакова I и Карла I, был издан Юмом в 1754 году. Продажа этой книги, особенно в Эдинбурге, шла недурно, и если бы единственным желанием автора было приобретение все большей и большей известности, то он мог бы считать свою цель достигнутой. Но Юму этого было мало: как мы уже видели, он желал быть понятым и одобренным, и в этом отношении его постигло горькое разочарование. В автобиографии Юма мы находим следующие относящиеся сюда строки: “Меня встретили криками порицания, гнева и даже ненависти; англичане, шотландцы и ирландцы, виги и тори, духовные лица и сектанты, свободные мыслители и святоши, патриоты и придворные льстецы,– все соединились в своей ярости против человека, который не побоялся пролить слезу сожаления над смертью Карла I и графа Страффорда. Когда же остыл первый пыл их гнева, то произошло нечто еще более убийственное: книга была предана забвению. Миллер (издатель) уведомляет меня, что в течение двенадцати месяцев он продал всего сорок пять экземпляров. Право, не знаю, найдется ли во всех трех королевствах хоть один человек, видный по положению или по научному образованию, который отнесся бы к моей книге с терпимостью. Впрочем, я должен сделать исключения в пользу примаса Англии, доктора Герринга, и Ирландии, доктора Стона,– исключения изумительные. Эти высокопоставленные духовные особы удостоили меня посланиями далеко не обескураживающего характера”.

Действительно, может показаться странным, что Дэвид Юм получил одобрение и похвалу со стороны двух епископов. Однако факт этот не так непонятен, как то представляется с первого взгляда; дело объясняется тем, что Юм не был таким беспристрастным, объективным историком, каким характеризует себя, говоря: “Я имею дерзость думать, что не принадлежу ни к какой партии и не провожу никакой тенденции”. Именно тенденция-то у него и была: придя к тому убеждению, что демократия менее интеллигентна, чем аристократия, и что народные начинания, коренясь лишь в приходящем энтузиазме, часто не согласуются ни с природой вещей, ни с требованиями разума, Юм стал постепенно отдавать свои симпатии партии аристократов и наконец сделался явным роялистом. Вот мнение знаменитого Маколея о Юме как об историке: “В исторических картинах Юма, несмотря на то, что они представляют восхитительное произведение мастерской руки, все светлые краски относятся к тори, а все тени – к вигам”.