Нельзя обойти молчанием эпизод, относящийся к описываемому нами времени в жизни Юма, именно его знакомство с Жан-Жаком Руссо. Еще в 1761 году лорд Маршаль, встретившись с Руссо в Невшателе, посоветовал ему переменить место его изгнания на Англию и просил Юма принять участие в бедном эмигранте..: Госпожа Буффле со своей стороны писала Юму о Руссо как о человеке замечательном. Следуя этим просьбам, равно как и побуждению собственного доброго сердца, Юм написал Руссо, радушно приглашая его в свое отечество и предлагая ему приют у себя. Но переезд Руссо в Англию совершился лишь через несколько лет. В 1766 году Юм познакомился с Руссо во Франции и, уезжая оттуда по окончании своей службы в посольстве, увез с собой французского философа. Первое время Юм был совсем очарован своим новым другом и сравнивал его с Сократом, находя при этом, что Руссо еще более гениален, чем древнегреческий философ. В феврале 1766 года Юм писал своему брату: “Руссо самый скромный, кроткий, благовоспитанный, великодушный и сердечный человек, какого я когда-либо встречал в моей жизни”. Далее он характеризовал Руссо как самого замечательного человека в мире и прибавлял, что “очень любит его”. Но скоро Юм понял, с кем имеет дело. При несомненной талантливости Руссо далеко не был ни скромным, ни благовоспитанным, ни великодушным человеком. Странным образом в нем сочетались оригинальность ума и вспышки настоящего безумия, блестящие способности и мелочное тщеславие, тонкая проницательность и напыщенная высокомерность взглядов. Все это далеко не соответствовало идеальному представлению о нем Юма.

По приезде в Англию Юм принялся хлопотать об устройстве приюта для своего нового друга и наконец нашел ему убежище в одном из городов Дербишира. Недолго, однако, довольствовался Руссо предоставленными ему удобствами и покоем. В сущности, он искал в Англии не мирного уединения, а славы, торжественного приема, возможности стать героем дня. Убедившись наконец, что все это тщетные, неосуществимые надежды, Руссо со всей запальчивостью раздражительного человека напал на Юма, этого виновника его неудачного переселения в Англию. Руссо обвинял Юма и во враждебном к нему отношении, и даже в заговоре с другими лицами, будто бы составленном с целью разорения беззащитного эмигранта. Юм с удивительным терпением переносил все эти выходки тщеславного француза, считая его скорее ненормальным, чем негодным человеком. Позднее Руссо делал попытку слабого оправдания, но какую? Вместо искреннего раскаяния в своем поведении он объяснял его влиянием туманного климата Англии. Так печально окончилась дружба этих двух мыслителей, бывших слишком различными и по темпераменту, и по убеждениям, чтобы рано или поздно между ними не произошло столкновения и даже полного разрыва. Но нельзя не признать, что лучшая роль в этой грустной истории выпала на долю добродушного, рассудительного, честного и устойчивого в своих симпатиях шотландца, а худшая – на долю тщеславного, раздражительного и взбалмошного француза.

По возвращении Юма из Франции его ожидало новое приглашение на видный административный пост в Лондоне: философу было предложено место помощника государственного секретаря Шотландии. Около двух лет прослужил Юм в этой новой должности, с которой были связаны не особенно обременительные обязанности. Вот что писал он об этих занятиях: “Мой образ жизни очень однообразен, но вовсе не неприятен. От десяти до трех часов я бываю в секретариате; в это время получаются депеши, сообщающие мне все тайны не только нашего королевства, но и Европы, Азии, Африки и Америки. Спешных дел у меня почти не бывает, и я всегда имею достаточно свободного времени для того, чтобы взяться за книгу, написать письмо или поболтать с навестившим меня другом; наконец, начиная с обеда и до самой ночи, я полный хозяин своего времени. Если вы прибавите к этому, что лицо, с которым мне приходится главным образом, если не исключительно, иметь дело,– человек самый рассудительный, мягкий и благородный, какого только можно себе представить, то вы поймете, конечно, что у меня нет повода жаловаться. Тем не менее, я не буду жалеть, когда эта служба придет к концу, потому что мое высшее счастье, мое полное удовлетворение состоит в том, чтобы читать, гулять, мечтать, думать”.

Служба Юма скоро пришла в концу, и в 1769 году мы видим его снова в Эдинбурге, счастливого своим возвращением на родину и намеревающегося провести остаток жизни в спокойном и приятном довольстве, пользуясь всеми благами, которые могло ему доставить значительное состояние (десять тысяч руб. годового дохода), приобретенное им к этому времени. Поселившись в Эдинбурге и окончательно решив дожить здесь до самой смерти, Юм занялся постройкой для себя дома по своему вкусу. Здание это было воздвигнуто в едва застраивающейся части города и оказалось как раз в начале новой улицы; одна остроумная эдинбургская барышня начертала на доме Юма слова: “улица св. Дэвида”; таким образом была окрещена эта до тех пор безымянная улица. Говорят, что когда служанка Юма жаловалась своему господину на эту проделку ветреной мисс, то философ ответил: “Не беда, моя милая, в прежнее время многих хороших людей делали святыми”. В продолжение следующих шести лет дом на улице св. Дэвида служил центром единения самого изысканного и блестящего Эдинбургского общества. Если мы вспомним, что членами этого кружка были, между прочим, Адам Смит, Гильберт Эллиот, Мекензи, Генри Гом и другие истинные и просвещенные друзья знаменитого шотландского философа, то нам станет понятным, почему он без сожаления вспоминал о более блестящих, но менее тесных и дружных кружках Лондона и Парижа.

Тихо, но в то же время радостно протекали последние годы жизни Юма, и незаметно подкралась к нему смертельная болезнь. В 1775 году философ почувствовал, что его здоровье сильно пошатнулось и что от овладевшего им недуга ему уже не избавиться. С полным самообладанием принялся он за те дела, которыми должен был закончить свои земные расчеты. Прежде всего Юм написал духовное завещание, которым главную часть своего состояния (шестьдесят тысяч руб.) отказывал брату, сестре и племянникам; кроме того, он оставил значительные суммы своим друзьям: Адаму Смиту, Фергюсону и Д'Аламберу; Адама Смита он назначил своим литературным душеприказчиком, поручив ему издать “Диалоги о естественной религии”. Покончив с завещанием, Юм принялся за осуществление своего давнишнего намерения – за автобиографию. Любопытный документ вышел на этот раз из-под пера философа: это произведение носит на себе печать такой объективности, какую вряд ли можно встретить в сообщении автора о самом себе. Юм все время ограничивается строгой и очень сжатой передачей фактов, изредка лаконически объясняя их смысл; но о чувствах, о лирических отступлениях,– словом, о чем-либо исключительно субъективном нет и помина во всем этом произведении. Юму кажется даже непростительной претензией и тщеславием самое желание писать свою автобиографию, и он в самом начале объясняет читателям причины, вызвавшие ее появление на свет. “Трудно говорить о себе долгое время без хвастовства, поэтому я описываю свою жизнь только вкратце. Правда, можно принять за известного рода тщеславие самое намерение писать свою автобиографию, но эта повесть будет содержать в себе не что иное, как историю моих писаний. В самом деле, почти вся жизнь моя прошла в научных трудах и занятиях”. Как сказался в этом Юм, считавший высшим интересом и главной целью своей жизни именно служение науке! Только потому и отваживается он рассказывать вкратце о себе, что все его силы, вся жизнь были посвящены тем научным занятиям, плоды которых достаются обществу, составляют его собственность, и потом “история писаний” Юма, по мнению самого автора, имеет интерес и для современников, и для потомства. Есть что-то трогательное и величественное в этом рассуждении замечательного мыслителя, который сознательно затеняет личное я, выставляя на всеобщий обзор свой крупный вклад в науку, да и это делает лишь потому, что ясно понимает всю пользу, какую принесет обществу напоминание о замечательных философских и литературных трудах умирающего писателя.

Не менее интересен и характерен конец юмовой автобиографии, представляющий самое рассудительное и философски спокойное прощание с жизнью, какое когда-либо было доверено бумаге. “Несмотря на очевидное изнурение всего моего организма,– пишет Юм,– никогда, ни на одну минуту не чувствовал я уныния в душе своей; таким образом, если бы мне надлежало сказать, какое время я считаю за лучшее в моей жизни, то я указал бы именно на этот последний период... В самом деле, никогда не испытывал я большего жара в занятиях, ни большей веселости в приятном мне обществе. Тем не менее, я нахожу, что человек, умирающий шестидесяти пяти лет, только освобождается от нескольких лет дряхлости; и хотя по некоторым обстоятельствам я мог бы надеяться, что увижу ученую славу свою в большем блеске, чем это было до сих пор, но зато я знаю, что недолго пользовался бы этим счастьем, почему и трудно найти человека, который был бы привязан к жизни меньше меня”.

Между тем недуг Юма усиливался, и эдинбургские врачи решили, что ему следует переменить образ жизни и испытать действие минеральных вод. Юм послушался этого совета и отправился в местечко Бад (Bath), лежащее недалеко от Лондона и славящееся целебными источниками. Однако лечение не помогло, и в июне 1776 года Юм писал из Бада: “Через несколько дней я уезжаю отсюда, так как воды не принесли мне облегчения... Настоящая причина моей болезни теперь открыта – это моя печень”. Вскоре Юм вернулся в Эдинбург, собрал в последний раз своих лучших друзей к себе на вечер и написал брату следующее письмо: “Дорогой брат, доктор Блэк сказал мне с сожалением,– как и подобает человеку чувствительному,– что я скоро умру; это не было для меня неприятною новостью”. Адам Смит и доктора Келен и Блэк свидетельствуют, что Юм говорил о смерти спокойно, даже весело и не обнаруживал ни малейшего нетерпения или ропота. Юм скончался 25 августа 1776 года, а несколько дней спустя его тело, сопровождаемое громадной толпой, привлеченной отчасти любопытством, отчасти глубокой симпатией к покойному, было похоронено на старом кладбище, расположенном по южному склону холма, с вершины которого открывается замечательный вид на Эдинбург и его окрестности. На востоке протекает река Форт, дальше, за ней синеют хребты шотландских гор. С запада выступают смелые очертания скалы Кэстль со старой частью Эдинбурга, а к подножию холма из лабиринта тесных улиц доносится глухой шум – запечатленная в звуках жизнь деятельного городского населения. Почувствовав приближение смерти, Юм сам выбрал это кладбище как место своего погребения; вряд ли его выбор был случайным. Нам кажутся справедливыми догадки Гексли о том, что гениальный философ и историк намеренно избрал для вечного успокоения то место, где так удивительно сближены и соотнесены царство природы и царство человека, составляющие нечто единое – весь здешний мир, в котором все подчинено одним и тем же законам и все в своей сущности остается тайной, несмотря на смелые попытки человеческого ума проникнуть в нее.

На своей могильной плите Юм завещал сделать следующую надпись: “Дэвид Юм. Родился 26 апреля 1711 года, умер 25 августа 1776 года”. “Предоставляю потомству, – сказал он, – прибавить остальное”. Замечательный мыслитель и безупречно нравственный человек,— вот как дополнили бы мы скромную эпитафию на памятнике великого шотландца.

Влияние Локка, Бэкона, древних скептиков и Ньютона на философию Юма. – Учение Юма о происхождении познания. – Этика Юма. – Его политико-экономические взгляды. – Характеристика исторических трудов Юма. – Характеристика личности Юма