Франц, без сомнения, обладал некоторыми хорошими качествами, но вместе с тем он был человеком косным, ленивым и равнодушным. Во время Дрезденского сражения, на котором решалась судьба Европы, он продолжал предаваться своему любимому занятию – музыке. Когда, за отсутствием другого помещения, попросили императора уступить одну из комнат занимаемого им дома для раненых офицеров, он ответил: “И прекрасно, мы можем продолжать нашу игру внизу”, – и совершенно довольный опять взялся за смычок уже в нижнем этаже.

Неудивительно, что о нем рассказывают разные, если не достоверные, то правдоподобные анекдоты, вроде, например, того, что во время конгресса, когда все были поглощены разрешением разных спорных вопросов, он искал развлечения в ловле мух. Политические взгляды Франца вполне гармонировали с его ленивым характером; он был консерватором до мозга костей.

В мемуарах Меттерниха напечатан любопытный автограф австрийского императора, представляющий рескрипт главнокомандующему князю Шварценбергу. Первоначальный проект этого рескрипта был составлен Меттернихом, но император собственноручно сделал в нем следующие характерные исправления: во всех местах, где упомянуты были слова: “mein Vaterland” (мое отечество), он исправил: “моя империя” или “мои народы”. Слово “отечество” приводило австрийского императора в такой же ужас, как слово “конституция”, которое он не мог слышать, даже когда оно употреблялось как медицинский термин. Понятно после этого негодование Франца, когда Александр I даровал Польше конституцию.

При этом, как все ограниченные и бездарные люди, император Франц был чрезвычайно мнителен. Он окружил своих братьев сыщиками, доносившими ему о каждом их слове и шаге. В своей частной жизни Франц проявлял нередко отеческое и сострадательное сердце. Княгиня Меттерних рассказывает о нем следующий, относящийся к началу тридцатых годов анекдот. Однажды император Франц, возвращаясь во дворец со своим адъютантом, генералом Аппелом, встретил похоронную процессию; за гробом, кроме священника, следовало только двое мужчин. “Бедный покойник, – сказал Франц, – за ним почти никто не идет!” – и пригласил своего адъютанта проводить гроб до могилы. Но в деле управления страною он держался неуклонно политики стеснительных и жестоких репрессалий и часто даже превосходил самого Меттерниха. Характерен в этом отношении следующий случай. Будучи в Теплице в 1819 году, Меттерних советовал прусскому королю вместо обещанной конституции дать своим подданным провинциальные сеймы с очень ограниченными правами. Император же Франц нашел опасным и это “нововведение”. “Лучше всего, – пишет он Меттерниху, – держаться тех советов, которые я вам давал, то есть не поступать легкомысленно и не рисковать употреблением средств и проведением мер, которые вызвали бы старое зло лишь под другой формой или, пожалуй, создали бы новое”.

Какими средствами думали бороться Франц и Меттерних со “злом”, можно судить по мероприятиям, которыми ознаменовалась история Австрии после Венского конгресса. 10 августа 1814 года был издан закон, строго запрещавший масонские общества; гражданский строй, введенный Наполеоном в имперских провинциях, которые возвращались Австрии, был уничтожен и заменен дореволюционными законами, обязывавшими граждан быть доносчиками. Суды снова стали выносить приговоры, где утаивались основания, на которых осуждались виновные.

Мы уже заметили, что кампания против Наполеона вызвала в Австрии такое же брожение в обществе, как и в остальной Европе. Руководители австрийской политики уже тогда смотрели на это обстоятельство со страхом. “Я чувствую, – писал Генц Меттерниху 10 июня 1813 года, – что гораздо больше следует руководить общественным мнением, чем подчиняться ему. Оно не должно оставаться таким, каким мы находим его теперь, если не желаем, освободившись от французского гнета, попасть под другой, более ужасный. Нужно, чтобы люди снова приучились верить и повиноваться; нужно, чтобы они рассуждали в тысячу раз меньше, чем теперь, а то иначе невозможно будет управлять. Зло приняло чудовищные размеры и угрожает разрушить все. Мы слишком много смеялись над этим злом и слишком надменно относились к нему; мы слишком долго оставались равнодушными к крикам агитаторов; мы потешались их безумием... теперь же, когда их происки становятся опасными, то мы ничего большего не умеем сделать, как только возмущаться и сердиться; между тем их нападки обессиливают, подрывают, дискредитируют авторитет власти”.

С наступлением мира настало время для пресечения зла, о котором говорит Генц. Правительство действовало одновременно на общество и на молодежь. По отношению к первому были усилены постановления о цензуре, которой удалось уменьшить число венских газет до двух. Не полагаясь на усердие цензоров, Меттерних возложил на тайную полицию обязанности следить за ними; она тоже следила за словами и действиями граждан и чиновников не только в обществе, но и на дому. Для достижения последней цели на помощь полиции были привлечены швейцары и прислуга. Не полагаясь вполне на тайную полицию, Меттерних создал полицию над полицией. Из школ были изъяты учебники, которые могли бы наводить юношей на либеральный образ мыслей; они были заменены катехизисом, подобным тому, какой ввел Наполеон в школах французских; в них говорилось об обязанностях подданных к императору и установленным властям. Во время каких-то ученических беспорядков в Праге император Франц велел, в виде кары, отдать всех совершеннолетних юношей в солдаты. Но Австрия не довольствовалась тем, что проводила эти меры у себя дома, она хотела распространить их и на другие государства, выступив в роли всеевропейского жандарма или “камеры лордов Европы”, как выражался Талейран. Этой целью и задался Меттерних. С одной стороны, он старался действовать на монархов и правителей Европы путем циркуляров, с другой – на общественное мнение Европы, посредством газетной пропаганды. Его органом была венская газета “Австрийский Наблюдатель”, но он старался проводить свои взгляды и в зарубежной печати. “Кто возьмет в руки “Journal de Debats”, – писал Меттерних, – тот будет читать меня, не зная этого: не проходит недели, чтобы я не послал какой-нибудь статьи в эту газету”. Но самый лучший способ воздействия на европейские правительства представляли конгрессы, на которых Меттерних мог вступать в личные беседы с королями и министрами.

Первый конгресс был созван в Ахене, в ноябре 1818 года. На нем, кроме дипломатов пяти великих государств, присутствовали императоры Австрии, России и король Пруссии. Поводом к собранию конгресса была статья Парижского договора 1815 года, обязывавшая союзные державы вывести из Франции остававшиеся еще там войска, если за это время внутреннее спокойствие ее не будет нарушено. Франция требовала исполнения этого обещания. Союзники согласились, сохраняя в то же самое время право вмешательства в случае новых смут.

Франция и теперь, при Бурбонах, при господстве “белого террора”, представлялась союзникам опасной страной. “Нельзя закрывать глаза перед действительностью, – писал Генц в мемуаре, представленном Меттерниху, – нельзя не согласиться, что даже при теперешнем положении вещей, несмотря на все, Франция является страной, менее всего способной соблюдать всеобщий мир; наоборот, по своему строю и организации она более кого-либо другого склонна нарушить общественное спокойствие”.

Того же взгляда придерживался и Александр I. В составленном им проекте – программе о работах Ахенского конгресса – он спрашивал себя: “Не налагает ли болезненное состояние Франции на европейские державы обязанности принять меры, которые могли бы предохранить их от заразы, могущей явиться оттуда?”