Объявление, вывешенной на информационной доске муниципального жилого дома «Авраам Линкольн», с тем, что Дункан и Миллер отобраны разведчиком талантов для выступления в Белом Доме, ошеломило Эдгара Стоуна; он перечитывал объявление снова и снова, все пытаясь выяснить, нет ли в нем какого-либо подвоха, и удивляясь тому, как этому вечно задерганному, непрестанно раболепствующему перед всем и вся жильцу удалось добиться такого.

Что— то здесь не так, отметил он про себя. Что-то вроде того, как я пропустил его на его релпол-экзамене… а теперь он заставил еще кого-то подделать результаты пробы в его пользу в сфере художественной самодеятельности. Он сам собственными ушами слышал игру на кувшинах, он присутствовал при исполнении программы «Классика на кувшинах» этими Дунканом и Миллером, и оно явно было не таким уж превосходным. Хотя, в этом следовало признаться, и весьма неплохим…

В глубине души он уже раскаивался, что сфальсифицировал результаты релпол-проверки Дункана. Это я вывел его на дорогу к успеху, подумал он. Я фактически спас его тогда. А теперь он уже на пути в Белый Дом, прямо со сцены этого здания.

Неудивительно, что Ян Дункан не справился со своим релпол-экзаменом.

Он был, несомненно, слишком занят, упражняясь в игре на кувшине. У Дункана не оставалось времени на выполнение повседневных бытовых обязанностей. С которыми легко справлялись остальные обыватели. Это должно быть просто ужасно — быть артистом, подумалось с горечью Стоуну. Это освобождало от соблюдения повседневных обязанностей, от ответственности перед коллективом. Просто возмутительно, когда человек может поступать так, как ему заблагорассудится.

И он, разумеется, сделал из меня настоящего дурака, отметил про себя Стоун.

Быстро прошагав по коридору третьего этажа, Стоун позвонил в дверь кабинета домового капеллана; дверь отворилась, открыв его взору капеллана за письменным столом, с головою ушедшего в работу. Лицо его морщинилось от усталости.

— Отче, — произнес Стоун, — мне хочется исповедаться. Вы мне можете уделить несколько минут? Это очень неотложно для моей совести.

Потерев пальцами лоб, Патрик Дейль кивнул.

— Вот так всегда, — пробурчал он. — То густо, то пусто. К этому времени у меня уже побывало десятеро наших жильцов, возжелавших прибегнуть к услугам духовника. Валяйте.

Он устало махнул в сторону ниши, которая открылась в одной из стен его кабинета.

— Садитесь и подключайтесь. А я буду слушать и одновременно заполнять эти формы «четыре-десять», присланные из Берлина.

Исполненный праведного негодования, Эдгар Стоун дрожащими руками прикрепил электроды «исповедывателя» к соответствующим точкам у себя на черепе, а затем, взяв микрофон, начал исповедь. По мере того, как он говорил, медленно вращались бобины с магнитной лентой внутри аппарата.

— Движимый ложной жалостью, — начал он, — я нарушил устав этого здания. Но меня беспокоит главным образом не проступок сам по себе, а мотивы, которые за ним стоят. Проступок этот — результат неправильного отношения к своим ближним, к другим жильцам этого дома. Мой сосед, мистер Ян Дункан, провалился на своем очередном релпол-экзамене, и я уже представлял себе, как его выселяют из «Авраама Линкольна». Я солидаризовался с ним, ибо подсознательно и самого себя расцениваю как неудачника, как человека, не очень-то состоявшегося в качестве жильца этого дома, да и гражданина вообще, и поэтому я подделал набранные им очки при ответах на вопросы так, чтобы он прошел испытание. По всей очевидности, мистеру Яну Дункану нужно представить новые релпол-тест-таблицы, а тот результат, который я сфальсифицировал, следовало бы аннулировать.

Он пристально поглядел на капеллана, но по выражению его лица невозможно было точно определить, как он отреагировал на это признание.

Таким— то вот образом, за Дунканом и его классическим кувшином будет установлен более пристальный надзор, отметил про себя Стоун.

Теперь «исповедыватель» анализирует его рассказ. Вскоре из него выпрыгнула перфокарта, и Дейль поднялся из-за стола, чтобы взять ее. После долгого, очень внимательного рассмотрения он с большим интересом стал разглядывать Стоуна.

— Мистер Стоун, — сказал он, — выраженная здесь точка зрения подразумевает, что ваша исповедь вовсе таковой не является. А что на самом деле у вас на уме? Садитесь снова и начинайте все с самого начала еще раз; вашим суждениям недостает должной глубины, материалу, представленному вами, еще далеко до подлинности. И я предлагаю, чтобы вы начали с признания в попытке исказить суть своей исповеди сознательно и преднамеренно.

— Ничего подобного, — возразил Стоун или, вернее, пытался было возразить: дар речи ему изменил, он прямо-таки онемел от страха. — М-может б-быть, лучше бы обсудить эти вопросы, сэр, в произвольной форме, без соблюдения положенных формальностей? Я в самом деле подтасовал результат контрольного релпол-испытания Яна Дункана. Это факт. Что же касается мотивов, которыми я руководствовался…

— Разве вы сейчас не позавидовали Дункану? — перебил его Дойль. — Его успеху в исполнении на кувшине, открывшему ему дорогу в Белый Дом?

Наступила тягостная тишина.

— Это… могло иметь место, — процедил в конце концов сквозь зубы Стоун виновато. — Но это нисколько не меняет того факта, что по всей справедливости Яну Дункану не положено жить здесь; его следует выселить, независимо от моих побуждений. Загляните в свод правил проживания в муниципальных (общественных) многоквартирных домах. Я знаю, что там есть раздел, относящийся к ситуации, подобной этой.