Второй исход войны, на который и рассчитывают преимущественно сторонники ограниченной программы «мира без аннексий – и только», предполагает, что война, не прерываемая революционным вмешательством третьей силы, исчерпывает все ресурсы воюющих и заканчивается измором – без победителей и побежденных. К этому состоянию, когда милитаризм окажется слаб для завоеваний, а пролетариат – для революции, пассивные интернационалисты и приспособляют свою куцую программу «мира без аннексий», которую они нередко формулируют, как возвращение к status quo ante bellum, т.-е. к порядку, какой был до войны. Но здесь-то мнимый реализм и открывает свою ахиллесову пяту. На самом деле исход войны «в ничью», как мы уже показали выше, вовсе не исключает аннексий; наоборот, предполагает их. Если ни одна из двух великодержавных группировок не победит, это вовсе не значит, что Сербия, Греция, Бельгия, Польша, Персия, Сирия, Армения и пр. останутся неприкосновенными. Наоборот: именно за счет третьего, слабейшего, и будут произведены в этом случае аннексии. Чтобы помешать этим взаимным «компенсациям» (вознаграждениям), международному пролетариату нужно прямое революционное восстание против правящих. Газетные статьи, резолюции съездов, парламентские протесты и даже уличные манифестации никогда не мешали и не мешают правящим – путем ли победы или путем соглашения – совершать территориальные захваты и попирать слабые народности.

Что касается третьего исхода, то он яснее всего. Он предполагает, что международный пролетариат еще в разгаре этой войны подымется с такой силой, что парализует и приостановит войну снизу. Совершенно очевидно, что в этом наиболее благоприятном случае пролетариат, у которого хватило сил приостановить войну, менее всего сможет и захочет ограничиться чисто консервативной программой, сводящейся к отрицанию аннексий.

Действительное осуществление мира без аннексий предполагает, как видим, во всех случаях могущественное революционное движение пролетариата. Но, предполагая такое движение, указанная программа остается совершенно мизерной по отношению к нему, резюмируясь в требовании восстановления того порядка, какой был до войны и из которого выросла война. Европейский status quo ante bellum – продукт войн, хищений, насилий, легитимизма, дипломатической тупости и бессилия народов остается единственным положительным содержанием лозунга «без аннексий».

В своей борьбе против империализма пролетариат не может ставить себе политической целью возвращение к старой европейской карте; он должен выдвинуть свою собственную программу государственных и национальных отношений, отвечающую основным тенденциям экономического развития, революционному характеру эпохи и социалистическим интересам пролетариата.

Изолированно поставленный лозунг «без аннексий» не дает, прежде всего, никакого критерия для политической ориентировки в отдельных вопросах, как они ставятся ходом войны. Если предположить, что Франция в дальнейшем займет Эльзас и Лотарингию, обязана ли германская социал-демократия, вслед за Шейдеманом, требовать возвращения этих провинций Германии? Потребуем ли мы возвращения Царства Польского России? Будем ли мы стоять на том, чтоб Япония вернула Киао-Чао [89] … Германии? Чтоб Италия возвратила по принадлежности занятые ею части Трентино? [90] Это было бы бессмыслицей! Мы оказались бы фанатиками легитимизма, т.-е., защитниками династических и «исторических» прав в духе самой реакционной дипломатии. Да беда в том, что и эта «программа» потребовала бы для своего осуществления – революции. Во всех перечисленных и других подобных случаях, поставленные лицом к лицу с конкретной действительностью, мы сможем, очевидно, выдвинуть только один принцип: опрос заинтересованного населения. Разумеется, это критерий совсем не абсолютный. Так, французские «социалисты» из большинства сводят опрос населения (Эльзас-Лотарингии) к постыдной комедии: сперва оккупировать, т.-е. захватить военной силой, затем потребовать согласия быть аннексированными. Совершенно очевидно, что действительный опрос предполагает революционные условия, когда население может давать ответ не под дулом револьвера – немецкого или французского, все равно.

Единственное приемлемое содержание лозунга «без аннексий» сводит его, таким образом, к протесту против новых насильственных захватов, стало быть, к отрицательному выражению права наций на самоопределение. Но мы видели, что это демократически бесспорное «право» неизбежно превращается и будет превращаться для сильных наций в право захвата и попрания, а для слабых – в бессильное пожелание или в «клочок бумаги», доколе политическая карта Европы замыкает нации и осколки наций в рамки государств, таможнями отделенных друг от друга и непрерывно сталкивающихся в империалистической борьбе. А преодоление этого режима мыслимо только через пролетарскую революцию. В сочетании пролетарской программы мира с программой социальной революции и лежит центр тяжести вопроса.

Мы видели выше, что социал-демократия не может шагу ступить при решении конкретных вопросов в области национально-государственных перегруппировок и новообразований без принципа национального самоопределения, который, в последнем своем выводе, означает признание за каждой национальной группой права определять свою государственную судьбу, стало быть, отделяться от данного государства национальностей (напр., Россия, Австрия). Единственно демократический путь узнать «волю» нации – это опросить ее путем референдума. Но этот ответ, демократически обязательный, останется в изложенном виде чисто формальным. Он ничего не говорит нам о реальных возможностях, путях и средствах национального самоопределения в современных условиях капиталистического хозяйства. А, между тем, в этом, именно, центр тяжести вопроса.

Для многих, если не для большинства угнетенных наций и национальных групп и осколков самоопределение означает расторжение существующих границ и расчленение нынешних государств. В частности этот демократический принцип ведет к освобождению колоний. Между тем, вся политика империализма направлена на расширение государственных границ, независимо от национального принципа, на принудительное включение слабых народов в таможенную черту, на захват новых колоний. Империализм экспансивен и наступателен по существу, и именно этим своим качеством он характеризуется, а не изменчивыми маневрами дипломатии.

Таким образом, принцип национального самоопределения, во многих случаях ведущий к государственной и экономической децентрализации (расчленение, распад), враждебно сталкивается с могущественными централизаторскими стремлениями империализма, имеющего в своих руках государственную организацию и военную силу. Правда, во многих случаях национально-сепаратистское движение находит поддержку в империалистических происках соседнего государства. Но эта поддержка может стать решающей только путем применения военной силы. А как только дело доходит до военного столкновения двух империалистических организаций, новые государственные границы определяются не на основе национального принципа, а на основе соотношения военных сил. Заставить победоносное государство отказаться от аннексии вновь завоеванных земель так же трудно, как и принудить его дать ранее захваченным провинциям свободу самоопределения. Наконец, если б даже совершилось чудо, и Европа оказалась силою оружия – о чем разглагольствуют полуфантасты-полуплуты типа Эрве [91] – разбита на законченные национальные государства и государствица, этим ни в малой мере не был бы разрешен национальный вопрос. На другой же день после «справедливого» национального передела капиталистическая экспансия возобновила бы свою работу, начались бы столкновения, войны и новые захваты с полным нарушением национального принципа во всех тех случаях, когда на его охране не оказывалось бы достаточного количества штыков. Все вместе производило бы такое впечатление, как если бы азартные игроки были вынуждены посреди игры «справедливо» перераспределять между собою золото, чтобы затем с двойным неистовством возобновить ту же игру.

Из могущества централистических тенденций империализма вовсе не вытекает для нас, однако, обязательство пассивного преклонения пред ними. Национальная общность является живым очагом культуры, как национальный язык – ее живым органом, и это свое значение они сохранят еще в течение неопределенно долгих исторических периодов. Социал-демократия хочет и должна, в интересах материальной и духовной культуры, обеспечить за национальной общностью свободу развития (или растворения), – именно в этом смысле она переняла от революционной буржуазии демократический принцип национального самоопределения, как политическое обязательство.