Мы, товарищи, в первую эпоху, до Октября и в Октябре, боролись за власть трудящихся масс. Кто нам мешал? Мешали нам, в числе других, генералы, адмиралы, саботажники-чиновники. Что мы делали? Мы боролись с ними. Почему? Рабочий класс шел к власти. Никто не смел мешать рабочему классу овладеть властью. Сейчас власть в руках у рабочего класса. Теперь мы говорим: пожалуйте сюда, господа саботажники, на службу рабочему классу. Мы хотим заставить их работать, ибо они также представляют собою известный капитал, они учились кой-чему, чему мы не учились. Инженер знает то, чего мы не знаем, врач знает то, чего мы не учили, генерал, адмирал учились тому, чему мы не учились. Мы без адмирала с кораблем не справимся, без врача больного не вылечим, без инженера завода не построим. И мы говорим всем этим элементам: нам необходимы ваши знания, и мы вас привлечем на службу рабочему классу. И они все знают, что раз они работают честно, по мере своих сил, то им будет самый широкий простор для работы, никто им мешать не будет, а, наоборот, рабочий класс – достаточно зрелый класс, и будет оказывать им всякую поддержку в работе. Но если они попытаются свои посты использовать в интересах буржуазии против нас, мы напомним им и октябрьские и другие дни.

Тот порядок, который мы теперь устанавливаем, есть порядок трудовой, порядок рабочего класса и беднейших крестьян. Всякий специалист и интеллигент нужен нам; если он не раб царя и буржуазии, если он, действительно, способный работник, он может идти к нам, и он встретит с нашей стороны открытый и честный прием, мы с ним будем работать рука об руку, потому что он будет служить трудовым массам своей страны. Но для саботажников, интриганов, лентяев, паразитов – дайте нам только, товарищи, возможность получше наладить нашу организацию! – мы сейчас же утвердим закон и в жизнь проведем: кто не работает, кто упирается, кто саботажничает – тот не ест.

Мы отнимем хлебные карточки у всех саботажников, у всех, кто подрывает трудовую дисциплину Советской республики (аплодисменты).

Спрашивают: «почему мы не вводим свободную продажу хлеба?» Если бы мы ввели теперь, товарищи, свободную торговлю хлебом, мы через две недели оказались бы перед страшным призраком голода. Что произошло бы? Есть губернии, где хлебных запасов много, но где крестьянская буржуазия их не отдает теперь по твердым ценам. Если бы объявить вольные цены, то все спекулянты, все торговцы набросились бы на эти хлебородные губернии. Цены на хлеб поднялись бы во много раз в несколько дней или в несколько часов – до 50, до 100, до 150 руб. за пуд. Затем эти мародеры-спекулянты стали бы друг у друга рвать хлеб из рук, бросать его на железные дороги и рвать друг и друга вагоны. И сейчас у нас среди кое-каких железнодорожных служащих, особенно высших, есть много всяческого разврата: продают вагоны за деньги, берут взятки. А если объявить вольную торговлю хлебом, то спекулянты стали бы платить за вагоны еще большие цены, и получилась бы еще большая дезорганизация железных дорог. И тот хлеб, который приходил бы в города, был бы не по зубам вам, рабочим.

Нас, конечно, не спасут твердые цены на хлеб, если у нас не установится твердая дисциплина на железных дорогах. Нужно подтянуть старших служащих и тех, кто поддерживает там взяточничество, мародерство, хищничество. Нужно, чтобы весь железнодорожный персонал удвоил свою энергию.

Затем нужно показать деревенским кулакам, что мы не собираемся шутки шутить, что они обязаны по твердым ценам свои хлебные запасы отдать. Если не отдают – забрать у них силой, вооруженною силой крестьянской бедноты и рабочих, ибо дело идет о жизни и смерти народа.

Положение с продовольствием обстоит в высшей степени тяжело не только у нас. Голландия – нейтральная страна – не воевала, но вот на днях были телеграммы, что в Амстердаме уменьшен паек всему населению и произошел уличный голодный бунт. Почему? Да потому, что несколько десятков миллионов человек во всем мире, вместо того, чтобы пахать, сеять и жать, вот уже 4 года истребляют друг друга. Все страны обеднели, истощились – и мы точно также. Стало быть, должно пройти время, год, два, пока мы не возобновим своих хлебных запасов, а до тех пор нам поможет только трудовая дисциплина, порядок и суровый нажим на кулаков, на спекулянтов и мародеров. Если все это установим, тогда продержимся.

Последний вопрос, товарищи: «Кто будет платить контрибуцию Германии на основании Брестского договора?»

Как сказать, товарищи. Если Брест-Литовский договор удержится, то, разумеется, платить будет русский народ. Если в других странах останутся те правительства, которые существуют теперь, то нашей революционной России придет крышка, и за Брестским договором явится новый, может быть, петроградский договор или иркутский, который будет втрое или вдесятеро хуже Брестского. Русская революция и европейский империализм не могут жить друг с другом рядом в течение долгого времени. [184] Мы сейчас существуем потому, что немецкая буржуазия ведет кровавую тяжбу с английской и французской буржуазией. Япония тягается с Америкой, и поэтому у нее руки пока что связаны. Вот почему мы держимся. Как только хищники заключат мир, они все обратятся против нас, и тогда Германия вместе с Англией и Америкой распластают тело России на части. В этом не может быть никакого сомнения. И Брест-Литовский договор не удержится. Нам предпишут гораздо более тяжкий, суровый и беспощадный договор. Это в том случае, если европейский и американский капитал останутся в седле, то есть если рабочий класс не сдвинется с места. Тогда нам гибель. И тогда, конечно, трудовой русский народ будет платить за все, будет платить кровью своею, трудом своим, будет платить десятилетиями, из поколения в поколение. Но, товарищи, я думаю, что у нас нет никаких оснований допускать, что после этой войны все в Европе останется по-старому. Рабочий класс во всех странах обманули при помощи лжесоциалистов, тамошних правых эсеров и меньшевиков, Шейдеманов, Давидов, – это немецкие Церетели, Керенские, Черновы, Мартовы. Все они объявляли рабочим: «Вы еще не созрели для того, чтобы взять власть в свои руки, вы должны поддержать демократическую буржуазию». А демократическая буржуазия поддерживает крупную буржуазию, крупная буржуазия – дворян, а дворяне – кайзера. Вот каким образом европейские меньшевики и правые эсеры оказались прикованными к телеге кайзера или к телеге Пуанкарэ во время этой войны. И вот так прошло 4 года. Нельзя допускать ни на минуту, чтобы после такого страшного опыта кровопускания, бедствий, обмана, истощения страны рабочий класс, выйдя из окопов, снова вернулся покорно на заводы и стал бы по-прежнему вращать, как раб, колесо капиталистической эксплуатации. Нет! Он выйдет из окопов и предъявит своим господам счет. Он скажет: «Вы взяли с меня дань кровью, а что вы взамен этого мне дали? Старых насильников, помещиков, гнет капитализма, бюрократию!»

Мало этого. Германия под себя подмяла сейчас Австро-Венгрию, Сербию, Болгарию, Турцию, Бельгию, Литву, Польшу. [185] Я был недавно, во время Брест-Литовских переговоров, в Варшаве, [186] меня сопровождали немецкие офицеры, чтобы не дать соприкоснуться с польским народом. И что же в Варшаве происходит, что в Польше происходит? Там стоит немецкий шуцман, за него платит немецкий рабочий. А польский народ? Когда мы, русские революционеры, проезжали по улицам Варшавы, то собирались тысячи и тысячи рабочих, граждан, трудящегося народа, и кричали: да здравствует русская революция! – единственный крик, который там раздавался. А в Риге? – Демонстрации под лозунгом «да здравствует революция» и расстрелы немецких шуцманов. Германцы со всех сторон подкладывают под себя мины, революционные мины. В Курляндии, Эстляндии, Польше, Литве, в Сербии везде нарастает и накопляется колоссальная ненависть против поработителей, а в самой Германии – ненависть трудящихся масс против того, кто их обескровил, обманул. Разве мы не имели в Германии восстания во флоте? В Германии, при ее дисциплине, там было восстание во флоте частичное. Но и мы начинали не сразу. Мы начинали с «Потемкина Таврического» [187] на Черном море. В Германии, в январе, была всеобщая стачка под лозунгом мира, честного, демократического мира и хлеба. В Германии сотни и тысячи передовых рабочих сидят в тюрьме. Либкнехт – в тюрьме, Роза Люксембург – в тюрьме, Клара Цеткин недавно освобождена, Франц Меринг [188] недавно освобожден, Курт Эйснер [189] повесился в тюрьме, [190] одна арестованная с ним вместе женщина тоже повесилась. Что это означает? Это означает, что там царит тот же самый дух, какой был у нас перед нашей революцией. Частичные восстания во флоте, частичные восстания в войсках, всеобщие стачки рабочих, уличные движения голодных женщин под лозунгом хлеба и мира, массовые аресты – все это на что указывает? На то, что там закипает немецкий котел и крепко закипает. А если, товарищи, немецкий рабочий класс поднимется, то, стало быть, Брест-Литовскому миру не сдобровать. Когда немецкий рабочий класс опрокинет ту власть, которая нас заставила подписать Брест-Литовский мир, мы скажем вместе с немецкими рабочими: это что такое на карте? Что такое та граница, которую начертили генерал Гофман и Гинденбург? Это – кровавая царапина, которую провели насильники (аплодисменты.) И мы смоем эту кровавую царапину и скажем, что мы хотим, чтобы вся Европа превратилась в одну федеративную республику, где каждый народ живет свободно, как в своем собственном доме. И тогда мы скажем: это что за миллионы? Это контрибуция. Долой всякие контрибуции, замаскированные или открытые! Мы должны вместе с немецким рабочим классом, обладающим высокой техникой, большими знаниями, взяться за работу, залечить раны, которые нанесла война и нам и немецким рабочим, и создать почву для свободной и счастливой жизни (аплодисменты).

Повторяю, если на Западе сохранится капитализм, то нам пропишут мир, который будет вдесятеро хуже Брест-Литовского. Мы не устоим на ногах. Говорят, кто надеется на европейскую революцию, тот утопист, фантазер, мечтатель. А я говорю, кто не надеется на революцию во всех странах, тот ставит крест на русском народе, – тот говорит: у кого в руках машина убийства крепче, тот будет безнаказанно угнетать и терзать все остальные народы. Мы слабее экономически и технически – это факт. Стало быть, нам крышка? Нет, товарищи, не верю я этому, не верю тому, что вся наша европейская культура обречена на гибель, что капитал безнаказанно ее истощит, пустит ее с молотка, обескровит, погубит. Не верю этому. Верю, товарищи, и знаю – на основании опыта и на основании нашего марксистского учения – знаю и твердо верю, что капитализм доживает сейчас последние дни. Вот как лампа перед тем, как потухнуть, в последний раз ярко вспыхнет, так, товарищи, и эта могучая лампа капитализма: она вспыхнула вспышкой страшной кровавой бойни, чтобы осветить вокруг себя мир насилия, гнета, рабства, в котором мы жили, и чтобы заставить рабочие массы ужаснуться и пробудиться. Как мы поднялись, так поднимется и европейский рабочий класс, и тогда не только полетит в тартарары Брест-Литовский договор, но и многое другое: все коронованные и некоронованные деспоты, империалистические хищники и ростовщики, и воцарится царство свободы и братства всех народов (аплодисменты)!