Под ними журчала светлая вода Чернавки. Названия люди не всегда справедливые придумывают, но друзья не стали осуждать людей. И «стоп» Петька скомандовал чисто символически. Они были у той границы, за которой надо было плыть с предельной осторожностью, оглядывая каждую незначительную выемку на берегу.

Становилось понятно, почему нелегко было сумасшедшему Проне отыскать пропавшую Мусейку.

Друзья через каждые десять метров высаживались на берег, чтобы обследовать новую подозрительную расщелину в линии берега. После недолгой дискуссии приходили к выводу, что ручей — это ручей, значит, Мусейкой быть не может, а овраг — это овраг: река выглядит по-другому.

Обследовали два поросших камышом и осокой заливчика. Никита вдруг решил, что именно так должно выглядеть устье пересохшей реки. Догадка его вскоре подтвердилась.

С реки можно было разглядеть два ряда разросшихся близко друг к другу осин и высокую траву между ними. А это уж, как правило: где река — там осина, да ольха по берегам, да тальник еще, да кое-где черемуха.

Лодку привязали к ближайшему корневищу и друг за дружкой, медленно, словно боясь, что и на этот раз они ошиблись, прошли вдоль едва приметного, когда-то заполненного водой русла… Только такую хлипкую речушку и могли назвать Мусейкой.

— Она… — раздвинув кусты перед собой, объявил Никита.

Перед ними чистое, в рамке зелени сверкало озерцо. Там, где была старая пойма или речка, обязательно потом остаются озерца…

Никита не ошибся.

Теперь уже напрямик, через кусты пробрались дальше, мимо озерца. Метрах в ста от первого, вытянутое вдоль старого русла и затененное нависшими над ним деревьями, гладкое, как стекло, и бездонное на вид из-за утонувших в нем высоченных сосен открылось второе озерцо.

Сомнений быть не могло: они стояли в устье Мусейки.

А то, что на берегу не оказалось никаких следов мрамора, было естественно.

Камни — они как грибы. Вырастет вдруг в таком месте, где на десять километров осколочка скалы не найдешь. А то лежит валун, будто отшлифованный. Валентина Сергеевна рассказывала, что это после ледникового периода. Может быть, откуда-нибудь из дальних-дальних стран тысячу тысяч лет назад занесло в устье Мусейки глыбу мрамора…

Лодку выволокли и перевернули в кустах, спрятав под нее свое имущество. Обулись, надели телогрейки. Петька сунул за пояс штык. Никита взял нож.

— Может, дождемся утра?.. — осторожно спросил Никита.

Петька только глянул на него — и стало ясно, что до утра Петька не выдержит.

Сошлись на том, чтобы немного пройтись и возвратиться назад.

— Давай цифры, — приказал Петька. Глаза его горели решимостью, штык, начищенный к случаю, отливал внушительным стальным блеском.

— Тысяча пятьсот, четыреста, триста шесть, сто шестьдесят, двести восемьдесят три, — не задумываясь, отбубнил Никита.

— Сто шестьдесят, двести восемьдесят три… — с благоговением, как заклинание, повторил Петька и, опершись каблуком в самую кромку берега, насколько это позволяло заболоченное устье Мусейки, сделал первый шаг. Отсчитал: — Раз…

Никита тоже уперся каблуком. И тоже про себя отсчитал:

— Раз…

Просто было считать только до пяти. Потом пришлось делать сложные вычисления: каждый шаг — метр. Пять пройденных шагов в уме, десять — вокруг вереска, это половина длины окружности. Никита высчитал, что если бы идти напрямую, через вереск, получилось бы примерно три с половиной шага. Надо сделать для ровного счета полшага от вереска… Итого пройдено четыре шага. Плюс пять тех, что были в уме, — девять.

Причем это было одно из простейших действий. Там, где на пути лежали озерца, вычисления имели более сложный и более приблизительный характер.

Петька почему-то всегда старался набавить в приближении, Никита — убавить, а тут необходима была совершеннейшая точность. Брать среднее они не имели права.

Но дальше, за озерцами, опять стало легче.

Решили идти не по самому руслу, а пересекли его и пошли чуть стороной, параллельно бывшему руслу, под сосками.

Шаги Никита записывал, чтобы не сбиться, а Петька время от времени поглядывал на компас, хотя особой нужды в этом пока и не было.

— Надо все пробовать… — сказал Петька. И отсчитал: — Двести восемьдесят один… — Остановились рядышком. Вместе сделали следующий неровный шаг. — Двести восемьдесят два… — И: — Двести восемьдесят три…

Петькины губы побелели от напряжения, а Никита поправил сломанный козырек кепки, но тот опять упал ему на глаза. Тогда Никита сердито крутнул его на затылок.

Петька шагнул к руслу. А Никита сделал неприметную засечку на сосне. Выцарапал: «283».

— Сколько там вбок?.. — шепотом спросил Петька.

Никита пришлепнул первого комара на щеке и сказал:

— Нет… Двести восемьдесят три не может быть первой цифрой… Тогда, выходит, сто шестьдесят вбок и шесть назад? Тогда было бы не двести восемьдесят три, а на шесть меньше. И на другом чертеже этих цифр нету.