— Чем же ты его?.. — все напряглось в Сурмаче.

— Чем? — переспросил Тесляренко. Он явно выгадывал время, стараясь придумать что-нибудь, похожее на правду. Сжал кулак. Огромный кулачище! Посмотрел на него. — Вот этим, — сказал и, кажется, сам поверил. — Трахнул… И не думал, что такое хилое, такое негодное. Вижу: упал и словно бы не дышит. Душа у меня в пятки: человека пришиб. И — бежать, — уже охотно рассказывал Тесляренко.

Сурмач не выдержал, грохнул кулаков по столу.

— Врешь! Прутом его секанули. Сзади подошли. Не ждал мальчишка. Кто был второй?

— Колька Жихарь! — крикнул Петька.

Лазарь Афанасьевич притих, как сурок.

— Он рубанул мальчонку железным прутом? — требовал признания чекист.

Понял Тесляренко, что уже не выкрутиться ему, в отчаянии кивнул головой: «Он».

— И медикаментами он снабжал?

— Нет. На станции один… Ты ему золотишко, а он — товар.

— Кто такой?

— Не знаю… Я ему — гроши, он мне — что надо…

Присмирел Тесляренко, уже, казалось, сдался. Ан нет, все еще ходит вокруг да около. Почему? Что заставляет его скрывать дружков, когда и за то, в чем признался, уже положено — на всю катушку? Терять ему, казалось бы, нечего. Но поди ж ты, выкручивается, как гадюка под палкой. «А, может, правду говорит?»

— Кто тебя свел с ним?

— Да он сам меня нашел. Расторговался с картошкой, барыши подсчитываю, обмозговываю, что домой купить. Он подходит, улыбается: «Хочешь заработать?» А кто ж не хочет?

— Ладно. Послезавтра — базарный день, покажешь его, — заключил Сурмач.

И опять помутнели от ужаса глаза Тесляренко, опять от нахлынувших чувств у него перехватило дыхание.

— А вдруг его там не окажется? Он же не дурной, увидит, что я не сам…

— Ну, уж это не твоя печаль.

Больше ничего Сурмач в тот день у Тесляренко не узнал, хотя и спрашивал об «усатом», и о «нищем» с бородавкой на носу, и о Жихаре. Лазарь Афанасьевич утверждал, что никого, кроме Жихаря, который наводил на него покупателей, не знал. «А Кольке я за это приплачивал за каждого человека».

Доложив Ивану Спиридоновичу о результатах допроса, Сурмач сделал вывод:

— Жихаря надо брать. Он убил Кусмана. Больше некому.

— Он-то он… — в раздумье произнес начальник окротдела. — Но за что? Двое испугались, что мальчишка отнимет у них кошелек с деньгами?

— Нет, конечно.

— То-то и оно… Что-то он узнал про них. Но что?

В тот же день прокурор дал санкцию на арест Жихаря и Тесляренко.

— Но с обыском потерпим, — разъяснил Ласточкин свой замысел. — За что взяли председателя Щербиновского сельсовета? За превышение власти. Вот пусть так все и думают.

— Не выходит из головы Кусман, — признался Сурмач. — Получается, что я заслал мальца на погибель. И второй, которого избили на вокзале, — тоже умер по моей вине.

Завьюжило светлые глаза начальника окротдела. Хмуро проговорил:

— Детишек всегда жалко. Для них и живем. Вот вчера приехали мои-то. Тощие, синюшные. — Своими для него стали дети тети Маши. — Не ты виноват в смерти беспризорников. Где-то про войну уже и забыли, а мы по-прежнему в атаке. В атаке на паскудство старой жизни, что перешло нам в наследство вместе со всем прошлым. И в той борьбе, как солдаты, погибли твои пареньки — Он помолчал, и решил: — Пристроить бы к какому-то стоящему делу этого сорванца Петьку и всю его компанию. Поговорю в окрисполкоме.

На следующий день к обеду вернулся из Щербиновки Демченко.

— Ничего конкретного. В семи хатах видел швейные машинки «Зингер», в одиннадцати — городские кровати, но чтобы все вместе, да еще подушки с белыми наволочками — не встречал. Меня же во многих дворах привечали собаками.

Конечно, глупо было надеяться, что Демченко, съездив в Щербиновку, привезет оттуда необходимые адреса. И все же такой результат: «ничего конкретного» — испортил Сурмачу настроение.

— А что в Щербиновке говорят об аресте председателя сельсовета?

— Разное. А в общем-то люди вздохнули, — видать, в кулаке он многих держал. Да, кстати, вы просили поинтересоваться фамилией Штоль. Нет такой фамилии, это уличная кличка Тесляренко. Прадед его или дед, в общем, кто-то из родственников, отбывал солдатчину. А вернулся и заладил к месту и не к месту: «што ли» да «што ли». Ну и получил кличку Штоль.

— Владимир Филиппович, — возликовал Сурмач, впервые проникнувшись уважением и доверием к фотографу, — да эта весть десяти других стоит!

«Вот на чьих лошадках отвозили доктора после операции раненного на границе усенковца».

Аверьян готов был немедленно бежать в окротдел и вновь допрашивать бывшего председателя сельсовета. У него уже созрел план действий. «Покажу Лазаря Афанасьевича врачу. Может, опознает, тогда Штолю деваться некуда. И заговорит, непременно заговорит!»

Но заняться служебными делами Сурмачу в тот день так и не удалось. Едва он появился в окротделе, дежурный сообщил: