Беря в руки нетерпеливо вожжи, Иван Спиридонович проворчал:

— Тесляренко отравился.

— Отравился? — невольно усомнился Ярош. — Но откуда у него яд?

— Да уж конечно не из Щербиновки привез с собою! Сурмач его не однажды до ниточки прощупал.

Аверьян вдруг почувствовал, что слова начальника окротдела каким-то образом взвалили па него часть вины за случившееся. Не он один проморгал, но главная вина — на нем. «Прошляпил. Но где? Когда?»

По пути заехали в больницу за врачом. И тут — неудача.

— А он третий день, как уехал по вызову, — сообщила дежурная медсестра. — Уж мы не знаем, что и подумать. Жена беспокоится, приходила к нам, спрашивала, не знаем ли мы чего. Он уехал ночью. Какие-то знакомые. Ребенок на борону сел. Емельян Николаевич его уже оперировал, но мальчику плохо.

— Третий день! — подосадовал Ласточкин, когда они отъехали от больницы. — А мы и ухом не новели! Тарас Степанович, я тут займусь случаем с Тесляренко, а вы с Сурмачом берите ребят из оперативного состава — ив Щербиновку. Надо перекрыть дороги. Повезут назад врача, необходимо перехватить возчиков. Брать живыми! А после того, как их накроете, сделаете обыск у Тесляренко. Терять нам здесь уже нечего.

Ярош подумал и возразил:

— Сделаем обыск у Тесляренко — все его щербиновские дружки сразу смекнут, что к чему. Поэтому пока мы берем тех, кто повез Емельяна Николаевича, надо арестовать в Белоярове Жихаря. И этим пусть займется Сурмач. Упустим помощника Тесляренко — Жихаря, боюсь, что и зацепиться не за что будет.

Ярош был прав. После смерти Тесляренко, который унес с собою тайну щербиновской хаты-лазарета, Жихарь оставался единственной ниточкой. И нельзя было позволить, чтобы она оборвалась.

Скрепя сердце, согласился Иван Спиридонович на арест Жихаря.

— Чувствую, промахнемся мы тут. Проморгали уже Тесляренко, из-под носа увели такого свидетеля! Даром хлеб едим! — сердился он.

В обстоятельствах смерти бывшего щербиновского председателя сельсовета разбирался сам Ласточкин. Прежде всего подозрение пало на бойцов из войск особого назначения — ОСНАЗ, охранявших арестованного. Один из них был коммунистом, а двое — беспартийные. Все говорили приблизительно одно и то же. В ночь перед выходом на вокзал Тесляренко почти не спал. Все сидел в углу. С вокзала он вернулся какой-то издерганный, нервный. Его часа два допрашивал Ярош. Но после повторной контузии (удар по травмированной голове тяжелым вещмешком) его тошнило. Изнемогая, он пару раз вызывал дежурного: «Покарауль этого… А то рвота из меня душу вынимает, боюсь ослабеть, а он смотается…» Часа через два Ярош все же вынужден был попросить дежурного:

— Вызови охрану, пусть возвращают его на место.

Тесляренко увели. Сопровождали его двое бойцов. Один из них, по фамилии Безух, в ту ночь дежурил по внутренней тюрьме и незадолго перед смертью Тесляренко сопровождал арестованного в уборную, находившуюся в глубине двора. Но при первом собеседовании скрыл этот факт.

Безуха вызвали на допрос.

Это был сутуловатый, болезненного вида человек лет тридцати пяти. Впалые щеки землистого цвета, глубоко запавшие глаза, подведенные синевой подглазины. Стоит перед грозным начальником окротдела — руки по швам. Синюшные губы покусывает. Глаза налились страхом. Ни единой мысли в них.

— Почему умолчал о том, что водил Тесляренко в гальюн? — допытывался Ласточкин у бойца, на красных петлицах которого были вышиты крупные буквы — ОСНАЗ.

А тот — ни слова в ответ, ни полслова, лишь таращит глаза на начальника окротдела.

«Из последних трусов!» — подумал Сурмач, с открытой неприязнью рассматривая Безуха.

«Мог или не мог этот человек передать яд или отравить Тесляренко?» Сурмач решил: передать яд не мог, для этого нужна смелость, тут дело рискованное, а отравить — легче. Трусливого тянет на подлость.

Ласточкин был спокоен, словно допрос шел по заранее разработанному им плану. Он ни разу не повысил голос, не требовал от Безуха немедленных ответов. Поняв, что осназовец отупел от страха, сказал как-то просто, по-домашнему:

— Садись, Иван. Воды дать или закурить для успокоения?

Безух отказался от всего:

— Благодарствую…

И это рабское, старорежимное «благодарствую» (словно бы половой в трактире, получивший чаевые) окончательно убедило Сурмача, что Безух в чем-то виноват, вернее, чувствует себя виноватым. «А если за тобою ничего нет, то что же ты трусишь?!»

Иван Спиридонович настаивать не стал: «не хочешь, как хочешь, была бы честь предложена», и спросил:

— С англичанами приходилось тебе встречаться?

Ошарашил Безуха такой вопрос. Озирается по сторонам, словно ищет опоры, поддержки. Неуютно ему в тесном кабинете начальника окротдела.

— Нет, не приходилось.

— А с немцами?

На остреньком, пегом носу допрашиваемого выступили росинки пота. Стер их тылом ладони:

— Нет.

Сурмач наводил о нем справки: Безух из местных, многодетный, живет с женой ладно, детей любит, особенно старшую — дочке четырнадцать лет. Мужик хозяйственный, да и как иначе — семь ртов надо кормить. По службе — исполнительный.