— Нет, вроде не знаем, — неуверенно пробасил некто в замусоленных до блеска ватных штанах.

— То-то и оно, — проговорил Станислав, — а я хорошо знаю… Не думали мы тогда, не гадали, что так быстро переправятся они через Днепр. Там даже и боя настоящего не было. Стояли артиллеристы на правом берегу, а когда подошли немецкие танки, у них не оказалось бронебойных снарядов. Открыли огонь шрапнелью, но танку шрапнель что лошади комариный укус. Вот и прошли они…

Мешко снова затянулся, умолк, задумался и как-то пристально смотрел на красную дверку печки, словно пытаясь прочесть там не ведомые никому слова.

— Вот и прошли они… — повторял он. — И пошли, и пошли…

— Что же дальше? — спросил тот же голос — и осекся.

— Дальше? Ты что же, не знаешь, что было дальше? Окружили они нас, замкнули кольцо. Что потом было — соображай. Теперь-то уж представить нетрудно, как можно воевать в окружении.

— А ты не паникуешь, брат? — спросил кто-то скороговоркой и сплюнул.

— Ты сам расскажи, если знаешь! — ответил Мешко. — Молчишь? Без паники мы в окружение попали, стояли насмерть. Но дело, как оказалось, не в этом.

— А в чем же?

— В умении воевать.

— Что же, по-твоему, выходит, давай прикинем…

— А мне нечего добавить к тому, что сказал, и прикидывать нечего. Я чудом жив остался и жизнью не дорожу после того, что видел. Разве дело во мне? Видел бы ты, что там было. Там товарищей моих немало осталось.

И потом он говорил медленно, тихо, с расстановкой, и, пока говорил, его никто не перебивал. Все чувствовали правду в его голосе, но не могли поверить словам. И во мне все сопротивлялось желанию поверить в услышанное. И за этим снова и снова рой вопросов, тревожных и беспощадных, и я думал о том, как трудно осознавать истину,

Помню ясный вечер с высоким небом, с какими-то утраченными запахами: то ли хвоя так пахла, то ли сено, то ли сама земля, присыпанная снегом, еще давала знать о себе,

И звезды… Где-то далеко-далеко звездная пыль могла превратиться в ничто — пламя могло давно угаснуть, и к нам шли последние, где-то уже оборвавшиеся сигналы бедствия.

Ближайшие к нам звезды горели ярко и спокойно. Даже человеческая жизнь кажется долгой по сравнению с запаздыванием лучей, посланных как доказательство несомненного их существования, подлинности.

В этот вечер появился мальчишка. Сначала он побывал у бородатого командира, потом капитан привел его в нашу землянку. Вместе мы быстро сладили топчан, и Кузнечик остался с нами пятым. Полное его имя — Володя Кузнецов — в отряде с первого же дня предали забвению.

Мне не хотелось спать. Оттого ли, что это был последний день раннего предзимья, или оттого, что после рассказа Кузнечика я еще продолжал мечтать, как бы поступил я, если бы… Если бы?! Странное мальчишеское заклинание, которое помогало мне держаться и думать о будущем.

…Кузнечик шел к партизанам. Наткнулся на немцев. Они гнали заложников в Михайловку, но на развилке полузанесенных снегом дорог выбрали окольный путь. Впереди слепо белели полукружия холмов.

— Ты есть пацайн! — на ломаном русском кричал офицер. — Отвечайт! Ты есть местни?

— Местный я, — подтвердил Володя.

— Показат дорога на Михайловка! — приказал офицер, и Володе показалось, что он пьян. — Зо, зо, Михайловка, так есть название.

Володя повел их к деревне. Слышно было, как немцы, сопровождавшие колонну, покрикивали:

— Бистро, бистро, рус!

По пути к деревне офицер протрезвел и спросил:

— Куда шел, мальчик?

— Я шел в свою деревню, — ответил Володя.

Ответ показался немцу удачным, и он отпустил Володю, подарив ему пачку сигарет.

— Есть подарок за работ, — пояснил он.

— Веселый офицер, — улыбнулся Володя, рассказывая эту историю. — Все время по дороге что-то лопотал своим, те за животы держались.

— Куда поместили заложников? — спросил капитан.

— В школу.

— Сколько немцев?

— Насчитал около двадцати.

— А в Михайловке до этого сколько было? — спросил Скориков.

— Около сотни, если не больше.

— Ясно? — спросил капитан. — Засиделись мы в лесу, как медведи в берлоге, не ровен час, шерстью обрастем…

Резкие длинные тени обозначились на деревянном столе, на лавке, на земляном полу. Коптилка ярко вспыхнула, потом замигала и погасла. И я погрузился в сон…

Снился ветер над зеленым раздольем поля; трава была удивительно рослой, шершавой на ощупь; было тепло, ясно, но солнца не было видно. Как будто бы пряталось оно за высоким загривком холма, заросшего дикими голубыми травами и незнакомыми цветами. Сухие стебли касались моей шеи и подбородка. Я шел к вершине холма. Сильное ровное движение воздуха над моей головой я ощущал поднятыми ладонями. Чем ближе к вершине, тем реже становилась трава и тем звонче была песня ветра.