Будь ситуации однообразными, мы могли бы здесь говорить о процессе регулирования в условиях больших помех, то есть видеть в этом процессе хотя и весьма сложный, но в принципе обычный кибернетический контур с отрицательной обратной связью, в котором мы опять оказались бы в ловушке китайско-медицинского подхода к миру, когда «болезни» различимы, а сущность, остающееся в различениях неизменно удерживается на слепом пятне регулятора, в «черном ящике». Но ситуации пиратского ремесла - это не задачник, в котором все задачи уже решены и всегда можно заглянуть в ответ, найти решение в опыте. Да и цели здесь - продукт нестойкий: Менелай предполагает вернуться домой, а погода располагает его у берегов Египта; Одиссей видит огни на берегу родины, а выходит на берег в Эолии, где ждет его безрадостный прием:

Прочь, недостойный! Немедля мой остров покинь; неприлично Нам под защиту свою принимать человека, который Так очевидно бессмертным, блаженны богам ненавистен.

(Одиссея, X, 7274).

Даже сами боги не всегда могут справиться с долговременным прогнозированием событий. Цирцея, например, инструктируя Одиссея, сама оказывается в затруднении:

После, когда вы минуете остров сирен смертоносный,

Две вам дороги представятся; дать же совет здесь, какую

Выбрать из двух безопаснее, мне невозможно, своим ты

Должен рассудком решить. (Одиссея, XII, 55-58).

Бесполезность долговременных прогнозов в пиратском деле и крайняя необходимость прогнозов оперативных и кратковременных (целеполагания-решения), постоянно вводит «повелителя» в типичный творческий хаос, где все имеющие отношение к делу элементы связаны в два автономных порядка, в две сталкивающиеся не на жизнь, а на смерть ситуации. Эти элементы нужно сначала в теории, а затем и на практике «развязать» и связать в новую ситуацию, то есть синтезировать новый порядок - то «высшее благо» Канта, в котором совпадают естественное и нравственное, законы природы и стремления человека. Здесь первая и реально существующая творческая кухня того типа, которая будет поднята Платоном в фигуре создателя на философские вершины: «Взял все видимое, которое не в покойном состоянии находилось, а в движении - притом в движении нестройном, беспорядочном, и привел все в порядок из беспорядка, находя, что первый во всех отношениях лучше последнего» (Тимей, 30 А). А чуть позже с палубой пиратского корабля произойдет то же, что произошло при сооружении Олимпа с доолимпийской именной матрицей. Живой бог античности, пират пропишется на опустевшем Олимпе как единый, всемогущий и всеведущий творец «по слову», по отношению к которому все, от монарха до последней прачки станут «рабами божьими» - организованной пиратом-богом в акте творчества и отчужденной для исполнения рабами его воли системой практических отношений к миру: «христианским миропорядком».

Пока же пират-творец вынужден на собственном опыте познавать муки и восторги творчества, причем сам этот процесс научения творчеству можно разложить на два сопутствующих друг другу и часто пересекающихся потока: на поток продуктов творчества и на поток «административной тоски».

Первый - поток продуктов - обнаруживает типичную текстуальную структуру: в нем нет повторов, и каждое событие, идет ли речь о Троянском коне, или о решении напоить Полифема и ослепить его, или о плане избиения женихов, - суть событие уникальное и неповторимое, хотя оно и связано со всеми предыдущими единством элементов-реалий вплоть до знаменитого Одиссеева лука, который двадцать лет провалялся без пользы, чтобы, наконец, выстрелить. Здесь, в этом потоке продуктов, пират-творец вполне самостоятелен, изворотлив, изобретателен, смел и решителен. Но стоит ему чуть выйти за пределы оперативного прогнозирования и попытаться заглянуть в будущее чуть глубже, как тут же дает себя знать тот вечный тупик административной мистики, когда положение и ранг «повелителя», с одной стороны, заставляют поддерживать в гребцах-воинах убеждение, что повелителю дано видеть дальше всех, лучше всех и яснее всех, а с другой стороны, вынуждают искать любые средства для познания будущего или хотя бы приличную компанию для коллегиальной ответственности за возможные неудачи в плане известного постулата: «города сдают солдаты, генералы их берут».

Идет ли речь об античности или о других временах, безвыходность тупика и безвыходность административной тоски по всезнанию очевидна: область прогнозирования - ритуал. Но это как раз не та область, где прогноз пользуется спросом: ни в древнее, ни в новое время никто и никогда не вопрошал оракулов о том, что, к примеру, могло бы произойти, если поле засеять ячменем. Спрашивали совсем о других вещах - об уникальных событиях, вопрос о которых во все времена формулировался примерно одинаково: если в огороде бузина, а в Киев завтра приезжает дядька, то не произойдет ли в Ростове по этому случаю землетрясения?

«Медная эпоха» - время пышного цветения прогнозов этого типа: птица, болезнь, буря, смерть, - все скольконибудь неожиданное немедленно приводится в связь с другим, небезразличным человеку событием, и прогнозирование уникальных событий становится, посуществу, новой функцией старейшин рода, да и Олимпа в целом. Эта «медная» надбавка к функции обучения новых поколений вполне естественна: старцы, с одной стороны, участвуют через прогноз в выборе решения, а с другой, в случае неудачи, - делят ответственность с повелителем. И то и другое небезопасно. Илиада, например, начинается с ситуации, которая требует прогноза. На десятый день таинственной эпидемии «пастырь народов» Агамемнон оказался вынужденным, как бывает в таких случаях, «посоветоваться с народом», и Ахилл предлагает народному собранию обычную процедуру: «спросим жреца, или пророка, или толкователя снов, ведь и сны от Зевса» (Илиада, 1, 6263). И перед народом появляется Калхас - «верховный птицегадатель», который первым делом ищет защиты у Ахилла, а затем уже, заручившись гарантиями, дает прогноз:

Нет, не за должный обет, не за жертву стотеяьчую гневен Феб, но за Хриса жреца:

обесчестил его Агамемнон, Дщери не выдал ему, и моленье и выкуп отринул.

Феб за него покарал и бедами еще покарает, И от пагубной язвы разящей руки не удержит

Прежде, доколе к отцу не отпустят, без платы, свободной Дщери его черноокой... (Илиада, 1, 93-99).

Подобных ситуаций в поэмах много, и чтобы разобраться в структуре античного прогнозирования, полезно привести еще один пример: прогноз Алиферса, «многоопытного старца». Дело происходит на Итаке, где во время народного собрания в небе появляются два орла:

Оба сначала, как будто несомые ветром, летели Рядом они, широко распустивши огромные крылья; Но, налетев на средину собрания, полного шумом, Начали быстро кружить с непрестанными взмахами крыльев. Очи их, сверху на головы глядя, сверкали бедою; Сами потом, расцарапав друг другу и груди и шеи, Вправо умчались они, пролетев над собраньем и градом. (Одиссея, П, 148).

Это выходящее из ряда вон событие Алиферс тут же преобразует в прогноз женихам:

... дабы женихов образумить, скажу я