Дискин Иосиф
Шрифт:
Однако не раз в истории России жесткое столкновение идеологических догм с реальностью оборачивалось сильным социокультурным шоком, потрясавшим самые основы государственного устройства. Так, поражения в Крымской и Русско-японской войнах наглядно показали, что за парадным фасадом военной мощи скрывались государственная немощь и разгул коррупции. В обоих случаях были предприняты попытки изменить подход к модернизации: существенно усилить ее генетическую составляющую.
Следует обратить внимание, что обе попытки смены модернизационной парадигмы были сорваны устремлениями представителей радикальных идеологий: социалистической (террор народовольцев, а затем их преемников эсеров, попытка большевистского восстания) и монархическо-консервативной (политика Константина Победоносцева и действия черносотенцев). Однако именно неизменное крушение таких попыток сменить идеолого-телеологическую парадигму выступает, на наш взгляд, подтверждением изложенных выше выводов о специфике отечественной трансформации.
Эти несущие конструкции парадигмального и социокультурного развития страны не претерпели сколько-нибудь существенных изменений в советский период. Более того, представляется, что радикальная революция лишь окристаллизовала их, сделала соответствующие тенденции более явными и последовательными. Здесь, безусловно, сказалось родство революционных интенций и базовых конструкций радикальных модернизационных проектов.
Юрий Левада отмечал: «Революция – побочная дочь главного социального мифа XIX века, мифа о всепобеждающем Прогрессе, авторство которого оспаривали либералы и радикалы, гегельянцы, позитивисты, марксисты, анархисты и др. Концепция Прогресса как поезда, несущегося по рельсам Истории, отдавала революциям функции паровоза (знаменитая формула К. Маркса – “локомотивы истории”)»[46].
При сохранении парадигмальной преемственности следует выделить и произошедшие перемены. Главная из них – смена идеологических ориентиров вместе со сменой основного носителя «религиозных» представлений.
«Существуют разные ответы на вопрос о том, какую жизненно важную проблему решила революция, ради чего она совершалась. Главным вопросом большевизма, по мысли Николая Бердяева, является монополизация им не столько государственной, сколько духовной власти, стремление в лице своей партии быть одновременно и Церковью – атеистической Церковью, церковью без Бога»[47].
Эта новая «религия» была прямой наследницей «интеллигентской религии», «скрещенной» с до предела упрощенным марксизмом. В свою очередь это сыграло трагическую роль в судьбе прежней «интеллигентской религии». Жестокие гонения Октябрьской революции и «красного террора», которые были типологически схожими с расправами прозелитов новой веры с иноверцами, загнали в духовные катакомбы ее «апостолов», но сохранили веру и готовность к миссионерству. С той поры эта религия вновь, как и прежде, стала формировать андеграундную оппозицию, источник нравственно-этического сопротивления режиму.
Духовная победа «коммунистической религии» никогда не была полной. Ее господство распространялось только на социальные слои и группы, являвшиеся продуктами распада российского традиционализма, способными лишь частично воспринять лексику новой идеологии, но не ее подлинные ценности и смысл. В ходе социалистической модернизации в нашей стране сформировались слои, которые, как это теперь очевидно, вполне искренне прониклись новыми «религиозными» идеалами советского социализма, совпадавшими с устремлениями и мироощущением вчерашних крестьян, перед которыми открылись широкие социальные возможности: образование, другой, более комфортный быт, лучшее будущее для детей. Однако эти идеологемы не забирались на «верхние этажи» интеллектуальной жизни страны, где доминировали совершенно иные ценности и представления, скрытые показной лояльностью. В этом смысле в нашей стране, по существу, не было тоталитаризма, несмотря на тоталитарные устремления власти.
Торжество идейного конкурента «интеллигентской религии» было неполным и временным. Новой власти вскоре понадобились плоды прогресса: современные техника, промышленность и администрация. Для этого нужны миллионы образованных людей. Призванные к этой деятельности остатки прежней интеллигенции неизбежно принесли с собой и свою религию. Сильнейшим фактором социальной трансформации стала Отечественная война, которая, перетряхнув традионалистское советское общество, резко продвинула его в сторону индивидуализации, поставив в предельной форме вопросы бытия, вскрывая подлинно значимые ценностные пласты. Оценивая социокультурные последствия Войны, следует выявить меру ее интеграционного воздействия на народы, слои и группы населения. Есть много оснований полагать, что в результате действительно сложилась новая социальная общность, охватившая огромное большинство населения нашей страны. Другое дело – судьба этой общности, факторы, влиявшие на ее интеграцию и на разобщение.
Результатом эволюции советского режима стала предельная неспособность официальной «коммунистической религии» выполнять роль «духовного пастыря» для ищущих. Вновь духовные поиски были монополизированы «интеллигентской религией». Именно моральный авторитет интеллигенции, ее заражающий религиозный энтузиазм во многом обусловили готовность общества к любым экспериментам в политике и экономике. Сказалась и нравственная нищета «номенклатуры», которая оказалась не способной выдвинуть какие-либо притягательные идейные основания для эволюции советского строя. Поэтому закономерно крах советской власти и начало реформ проходили при моральном доминировании интеллигенции и широких ожиданиях благотворных результатов ее «хождения во власть». (Хорошо известные результаты этого «хождения» показали возможности подобного квазитеократического правления.)
В заключение здесь следует отметить, что определение российской специфики, которая является таковой лишь по отношению к «классическим» моделям трансформации (выше мы уже отмечали множественность этих моделей) позволяет лучше понять проблемы модернизационного развития страны, осознать подлинные «коридоры возможностей», альтернативы развития. Без понимания этой специфики невозможно осознанно выстраивать стратегию схода с накатанной парадигмальной магистрали.