Маколи пришло в голову, что шутливость этих изречений никак не вяжется с мрачным лицом лавочника, но он не сомневался, что они принадлежат ему. Могильщики порой ведут себя как клоуны, а клоуны - как могильщики.

Лавочник вернулся, держа в руках сдачу и маленький сверток.

–  Здесь несколько отбивных, - сказал он.
– Мне они не нужны, а вам пригодятся.

Маколи ничего не ответил, прикрывая молчанием и чувство неловкости, и неумение подобрать подходящие слова. Если бы он предложил лавочнику деньги, тот, может, и не обиделся бы, но не стало бы и подарка, сделанного от души.

–  Я бы их все равно выкинул, - добавил лавочник.

–  Ладно, - согласился Маколи, - раз уж они вам не нужны. Их хорошо есть с черникой.
– И вдруг неожиданно сказал:- И дайте нам на доллар конфет для девочки. Разных.

Выйдя из лавки в темнеющий вечер, они завернули за угол и очутились перед парадным входом в лавку. Маколи поднял голову и прочитал фамилию владельца:«Р.-С. Плутт». Ниже мелким шрифтом было добавлено:«Только по фамилии, не на деле». Затем шли слова:«Универсальный магазин».

Шутник, подумал Маколи.

Поднимался резкий северо-западный ветер. Маколи нахлобучил шляпу на лоб и зашагал к восточной окраине поселка поискать место для ночлега. Он обрел его на подветренной стороне старой конюшни. Соорудив из проволоки решетку, он положил на нее отбивные и, пока они жарили над отскобленными от грязи камнями и раскаленными до красна углями, в горячем пепле испеклись яйца. На другом краю порывистые языки пламени лизали кипевший чайник.

Когда они поели, Маколи свернул сигарету и лег, подложив руки под голову, на расстеленное на земле одеяло. Он только было начал наслаждаться охватившим его состоянием полнейшей безмятежности, как вдруг Пострел, вскочив, спросила:

–  У нас есть бумага?

Маколи сел, подвинул к себе мешок и оторвал от пакета с едой кусок коричневой бумаги.

–  Вот туда пойди, - посоветовал он.

Пострел отсутствовала добрых десять минут. Маколи уже было задремал, как вдруг раздался пронзительный вопль. Он вскочил с кошачьей стремительностью и стал вглядываться в темноту, откуда, захлебываясь рыданиями и бормоча что-то невразумительное, бросилась к нему девочка. Испуганный, не понимая, что случилось, он судорожно глотнул от волнения, а она стояла перед ним и между пронзительными воплями силилась что-то произнести.

–  Что? Что такое?
– Он схватил ее за худенькие плечи и тряхнул, но не мог разобрать этого лепета пополам со слезами.
– Я не слышу, что ты говоришь. Что случилось? Тебя кто-нибудь укусил? Перестань плакать и скажи мне.
– Он сам уже почти кричал.

–  Гусеница… - наконец разобрал он.

–  Что с твоей гусеницей?

–  Ее нет, - выкрикнула она и снова зарыдала. Плечи Маколи опустились, он с облегчением

вздохнул.

–  И из-за этого ты орешь на всю округу?
– спросил он.
– Можно подумать, что тебя режут. Заткнись!

Испугавшись, она чуть притихла, будто радио прикрутили, но плакать не перестала. Она опустилась на четвереньки и принялась ползать по одеялу и вокруг костра, вглядываясь в землю и все время всхлипывая. По ее лицу струились слезы.

–  Куда делась моя гусеница?

Ее горе достигло апогея, а так как поиски не увенчались успехом, в голосе стало звучать отчаяние.

–  Прекрати!
– крикнул Маколи.
– Воешь, как пожарная машина.

Он тоже встал на четвереньки, и они вместе ползали, словно две собаки - большая и маленькая. Наконец Маколи сдался. Горькие рыдания ребенка измотали его.

–  Послушай, - попросил он, - я найду тебе другую гусеницу.

–  Хочу эту.

–  Ну-ка прекрати, - рассердился он. Сейчас же.
– Его слова не возымели никакого действия. Тогда он со всего размаха шлепнул ее. Звук был отвратительный: так газ вырывается из баллона, когда опустишь монету в щель автомата. Он вспомнил про леденцы и вытащил их из кармана.
– Посмотри, что у меня есть.

Пострел, сморщив личико и притихнув, уставилась на него, обдумывая, стоит ли внимания то, что он ей предлагает. И решив, что его предложение не представляет интереса, фыркнула: «Не хочу»- и залилась еще более безутешными слезами…

–  Ну и черт с тобой, паршивка этакая, - выругался Маколи.

Он нахлобучил на лоб шляпу, улегся поудобнее и натянул одеяло до подбородка. Если ничто другое не помогает, значит, надо притвориться, будто спишь, будто ты утратил всякий интерес и к девочке и к ее горю. Обреченная теперь продолжать поиски одна, среди тьмы и ветра, и ощущая, как неприятно быть лишенной общества, она вскоре смирилась. Маколи слышал, как она залезла под одеяло и сидела, прислонившись к нему и бурча что-то себе под нос. Но, смирившись, она не сдалась окончательно.