– Успокойся, Мак. Черт возьми, успокоишься ты или нет?

– Но ты невомне, – жалуюсь я.

– А я и не собираюсь.

– Почему нет? Ты хочешь меня.

– Ты должна отдохнуть.

– Отдохну потом.

Он закрывает глаза. Желваки ходят по скулам. Он открывает глаза. Они блестят как арктическая ночь.

– Я пытаюсь помочь тебе.

Я выгибаюсь ему навстречу.

– И я пытаюсь помочь тебе помочь мне, – объясняю я терпеливо. Мой зверь иногда такой глупый!

Он рычит и опускает лицо к моей шее. Но он не целует и не покусывает ее. Я высказываю свое недовольство.

Когда он поднимает голову снова, я вижу на его лице бесстрастное выражение, которое не обещает больше того, что я хочу. Мои руки все еще пойманы в ловушку в его ладонях.

Я ткнулась в него головой.

Он смеется, и на мгновение я думаю, что победила, но тогда он останавливается и говорит «Спи» странным голосом, который, кажется, отзывается эхом множества голосов. Это давит на мой череп. Я знаю, что это значит. Этот зверь обладает магией.

Я тоже обладаю магией, в потаенном местечке в моей голове. И я атакую его в ответ, жестко, потому что я хочу получить то, что у него есть, а он отказывается дать мне это. Меня возмущает его сопротивление, и я снова атакую его, я пытаюсь заставить его сделать то, что я хочу. Своей звериной магией я нащупываю его слабость, чтобы использовать против него, как он пытается использовать мои слабости. Затем что-то происходит, и внезапно я больше не ощущаю себя уютно зажатой между нежным шелком простыни под спиной и мужчиной сверху, но –

Я стою в пустыне. Я в теле своего любовника, вижу все его глазами. Я могущественна, я необъятна, я сильна. Мы вдыхаем удушливо-горячий вечерний воздух. Мы одни, совершенно одни. Обжигающий ветер проносится по пустыне, поднимая безжалостную песчаную бурю, ослепляя нас, так что мы ничего не видим дальше нескольких шагов, вонзая тысячи крошечных, иглоподобных песчинок в наше незащищенное лицо, в наши глаза. Но мы даже не двигаемся, чтобы защититься. Мы приветствуем боль. Мы становимся болью, не сопротивляясь. Мы вдыхаем крупинки песка. Они обжигают наши легкие.

Другиеокружаютнас; темнеменее, мывсеещеодни. Чтомысделали? Чеммыстали? Онидобралисьдонее? Оназнает? Онаосудитнас? Отвернетсяотнас?

Она – наш мир. Наша путеводная звезда, наше самое яркое солнце, и теперь мы темны как ночь. Мы всегда были темными, пугающими, выше и вне любого закона. И все же она любила нас. Будет ли она любить нас теперь? Мы, которые никогда не знали неуверенности или страха, теперь знаем и то, и другое, как это ни нелепо, в момент проявления нашей самой большой силы. Мы, которые убивали без сожаления, действовали без сомнений, завоевывали без колебаний, теперь все подвергаем сомнениям. Уничтоженные одним движением. Могущественные, чей шаг всегда был тверд, – мы оступились. Мы падаем на колени, запрокидываем назад голову, и, в то время как наши легкие заполняются песком, потрескавшимися и горящими губами испускаем неистовый крик возмущения, обращая его к небесам, к тем насмехающимся, гребаным небесам –

Кто-то трясет меня.

– Что ты делаешь? – взревел он. Я снова нахожусь в кровати, между шелком и мужчиной. Я все еще чувствую палящий зной пустыни, и кажется, что моя кожа вся в песке. Он пристально смотрит на меня, его лицо побелело от ярости. Более того, этот зверь, не знающий страха, напуган.

– Кто она? – спрашиваю я. Я больше не в его голове. Было трудно оставаться там. Он не хотел, чтобы я там находилась. Он очень силен и изгнал меня.

– Я не знаю, как ты сделала это, но ты больше никогда не сделаешь этого снова, – проревел он и снова встряхнул меня. – Ты поняла? – Он скалится. Это возбуждает меня.

– Ты предпочел ее всем другим. Почему? Она спаривается лучше?

Это бессмысленно.

Я – прекрасный зверь.

Он должен предпочитать меня другим.

Я здесь. Сейчас. А ее больше нет. Я не знаю, откуда мне это известно, но ее нет уже очень, очень долгое время. Намного дольше, чем его «недели».

– Прекрати копаться в моей голове и трахать мне мозги!

Трахать. Это слово я понимаю.

– Да, пожа-алуйста.

– Спи, – приказывает он тем странным, вибрирующим голосом. – Сейчасже.