Шрифт:
— Милый ты наш, родной… Чудом посланный! Да мы с тобой не то что до завтрашней ночи, а век на этой плешине можем продержаться!»
В образе связиста Акима Ерофеенко нет того широкого обобщения, которое присуще, скажем, Василию Теркину. Алексеев и не ставил перед собой такой задачи: Ерофеенко далеко не главный персонаж его романа. Но приведенный выше небольшой отрывок очень напоминает главу «Переправа» из поэмы Александра Твардовского.
Художественно сильно и правдиво показывает автор глубокую веру офицеров в своих солдат, единство их помыслов и стремлений. Накануне решительных боевых действий командир артиллерийской батареи старший лейтенант Петр Гунько решил провести беседу с солдатами, рассказать им о противнике, его боевой технике и способах ее уничтожения.
«— Это еще зачем? Еще подумают солдаты, что немцы превосходят нас по численности, — посматривая на новую звездочку на погоне Гунько, говорил Марченко. — Запугаешь своих артиллеристов, а у тебя ведь много молодых бойцов.
— Ты это серьезно? — не вытерпел Гунько.
— Конечно, серьезно…
— Ну, тогда мне грустно…
— Не смейся…
— А я и не смеюсь. Повторяю — мне грустно. Грустно потому, что такие слова я слышу от лейтенанта Марченко — опытного, прославленного разведчика… Да мне с моими солдатами, дорогой товарищ, не сегодня-завтра придется лицом к лицу встретиться с врагом, вступить с ним в кровопролитный бой!.. Так пусть же знают они этого врага, пусть знают и то, что бой с ним будет тяжелый, и готовят себя к этому».
Тогда лейтенант Марченко как бы делает заход с другой стороны. Он замечает, что у солдата может составиться неправильное, преувеличенное представление о силах противника. Петр Гунько справедливо возражает: «Сейчас солдаты не поверят в превосходство немцев. Они знают наши силы не хуже нас с тобой!.. Я, например, верю в свою батарею, в своих солдат и буду говорить им всю правду, чтобы они, зная свои силы, не питали, однако, иллюзий насчет легкой победы…»
Беседу офицеров услышал начальник политотдела полковник Демин. Он поддержал Гунько и сказал, что надо верить в наших солдат, в их духовные силы. «Да, не так-то легко, — проговорил он, — сейчас испугать нашего солдата. Он неизмеримо вырос. Наш солдат будет нам только благодарен, что мы говорим ему суровую правду».
Этой суровой правдой веет и от всей книги Михаила Алексеева, ибо он идет от жизни, а не от литературной схемы.
Однажды, кажется во время посещения одной из выставок художников, посвященной 20-летию со Дня Победы, мы с Алексеевым остановились около картины художника В. Пузырькова «Выстояли», долго и внимательно рассматривали ее.
На картине своим художественным воображением автор запечатлел артиллерийский расчет, только что вышедший победителем из тяжелого боя. Кругом полыхало зарево пожаров. Слева и справа видны догорающие вражеские танки. Вокруг орудия — множество снарядных гильз. На пустых ящиках сидит смертельно уставший, но довольный результатами боя пожилой усатый солдат. Рядом на лафете — другой солдат, помоложе. А около орудия — офицер в пилотке, но без гимнастерки, устремил свой взор вперед: туда, куда отхлынула волна танкового наступления врага.
— Это волнующая картина, — после долгого молчания уверенно сказал Алексеев. — Каждому она напоминает свое: виденное и пережитое на войне. Мне же почему-то припоминается прежде всего Курская дуга, первый день великой битвы, то есть где-то к полудню 5 июля 1943 года. Именно в тот день я оказался на боевых позициях артиллерийской батареи моего друга Петра Савченко, прославившегося еще под Сталинградом. Бой уже утих. Все вокруг дымилось. Черный и от солнца, и от пироксилиновой копоти, капитан Савченко в растерзанной гимнастерке ходил неподалеку от единственного орудия, оставшегося от всей батареи, и подолгу задерживался то у одного, то у другого убитого артиллериста. Раненых только что увезли санитарные повозки, убитых еще не похоронили и, казалось, не торопились с этим. Еще несколько часов назад они были живы, эти его боевые побратимы. Многие из них выстояли вместе со своим командиром там, у Волги, выстояли и остались живыми, а вот теперь их уже нет.
На картине В. Пузырькова не были изображены павшие солдаты, но по фигурам, по выражению лиц победителей мы видели, какою страшною ценой досталась им эта победа!
Тепло и лирично нарисован автором образ старшины Пинчука, человека с богатой и интересной биографией. До войны Пинчук был председателем колхоза, депутатом райсовета. На войне он показал себя смелым разведчиком и заботливым хозяйственником. Будучи старшиной роты, Пинчук проявляет исключительно бережное отношение к государственному имуществу и учит этому солдат. Как-то ездовой Кузьмич потерял тренчик от нового ремня.
Казалось, не велика потеря. Но Пинчук подошел к этому факту с государственной точки зрения.
«— Це такэ есть тренчик? — спрашивал он сконфуженного ездового. — Тренчик — це кусок кожи. В Червоний Армии, мабудь, служат зараз миллионы людей, И если каждый из бойцов потеряет по одному тренчику — це обойдется держави в тысячи водив. Скильки стоят тысячи водив? Миллионы рублив же. А скильки треба на выделку кожи? Тэж миллионы… От тоби и тренчик!.. Беречь надо народное имущество! Так и в присяге сказано, яку ты принимав, Кузьмич!»
Больше всего на свете Пинчук любил землю, на которой он вырос и за которой ласково и нежно ухаживал много лет до войны. Сразу преображался Пинчук, когда мысли уносили его в родные края. В такие моменты он брался за карандаш и писал письмо односельчанам, давая им многочисленные советы и наказы. То он приказывал своему заместителю Юхиму организовать по всем правилам снегозадержание, то советовал попросить агронома в районе послать на курсы своих девчат и хлопцев, то требовал хорошенько готовиться к посевной… Его «письма-директивы», как их прозвали колхозники, нередко обсуждались на общем собрании, и по ним выносились соответствующие решения. Земляки с ответом не задерживались. Они, в свою очередь, делились со своим бывшим председателем всеми колхозными новостями, рассказывали ему о том, как из руин и пепла поднимается их артельное хозяйство. На этих простых, всем понятных примерах автор показывает неразрывную живую связь армии и народа.