– Ну что, дружинник, животом внезапно приболевший, дождался и ты великой чести! Ступай: царь зовет. Да смотри, не наделай в штаны по дороге!

Михась не спеша поднялся, короткими незаметными движениями размяв плечевой пояс и спину, и пружинистым шагом направился к помосту с царским креслом. Следуя жесту Басманова, он вошел во внутреннее пространство стола, встал напротив царя, привычно вытянулся, приложил ладонь к берету и отчетливым, полным достоинства голосом, перекрывающим пиршественный шум, отрапортовал:

– Головной первого десятка первой сотни поморской дружины прибыл по государеву приказу.

Он опустил руку и прямо взглянул в лицо Ивану Васильевичу. Хорошо, что тот находился на значительном расстоянии и не мог видеть выражения глаз лешего. Царь оперся о подлокотники, медленно подался вперед, наклонившись всем корпусом, словно нависая над находящимися у его ног людишками. Все затихли. В пиршественной палате наступила зловещая тишина.

Оставив тело брата на руках у дружинников, Трофим, не разбирая дороги, ринулся в Кривой кабак. Он жаждал встретиться с Хлопуней, прямо спросить его: кто навел опричников на слободку, и потребовать помощи в отмщении злодеям. Не встретив на пути никаких препятствий, Трофим широко распахнул дверь, стремительно пересек общее помещение, заполненное многочисленными посетителями, подошел к прилавку и отрывисто приказал почтительно склонившемуся перед ним целовальнику:

– Мне нужно встретиться с хозяином, срочно!

Целовальник понимающе кивнул, пригласил атамана подождать в одной из задних кладовых кабака, довольно ярко освещенной несколькими лампадками, где перед ним поставили ковш с медовухой и блюдо с закуской. Трофим, не прикасаясь к еде и питью, сидел, глядя в пространство перед собой, ощущая в груди звенящую отчаянную пустоту. Он перестал чувствовать время и не мог бы точно определить, сколько просидел на лавке перед столом, покрытым белоснежной скатертью, наступил ли уже следующий день, или еще продолжается нынешний. Наконец дверь скрипнула, в нее заглянул уже знакомый белобрысый отрок и вполголоса поведал атаману, что никуда идти не надобно, а хозяин вскорости сам пожалует в кабак по своим делам и заодно примет Топорка для беседы.

Вскоре Трофима пригласили в палату для гостей, в которой он утром встречался с Хлопуней. Грозный предводитель всех московских разбойников сидел там один и о чем-то сосредоточенно размышлял, нервно барабаня пальцами по столу. По-видимому, он обдумывал только что состоявшийся разговор с неизвестным гостем, незаметно появившимся и бесследно исчезнувшим в лабиринте бревенчатых стен и подземных ходов.

Увидев Хлопуню, на которого он возлагал все надежды, Трофим хотел было броситься к нему и рассказать о случившейся беде, но в глубине его души внезапно прозвучал голос покойного брата, остерегавшего его в сегодняшней ночной беседе, которая уже казалась нереальной, произошедшей много лет тому назад: «Не верь ты упырю этому, Трофимушко!» Услышав этот голос, он сдержался, лишь низко поклонился атаману и после ответного кивка, означавшего одновременно приглашение садиться, опустился на лавку напротив. Хлопуня, продолжая раздумывать о чем-то своем, молча ждал, что скажет искавший с ним встречи подчиненный.

– Хочу спасибо сказать тебе, атаман, за предупреждение своевременное о том, что сегодня моим людям в слободку плотницкую соваться не следовало, – спокойно начал Трофим, сам удивившийся этой невесть откуда возникшей в нем холодной расчетливой хитрости. – Однако ж поведать тебе должон, что порядок разумный, тобой на Москве и в пригородках учрежденный, сегодня порушен был внаглую.

Хлопуня отвлекся наконец от своих размышлений, нахмурил брови и молвил сделавшему паузу Трофиму:

– Ну, продолжай, Топорок!

– По что ж это опричники в слободке, которую ты мне держать велел, людишек поубивали-пограбили да стражника, который над нами подлости не творил и посему вполне тебя устраивал, лютой смертью казнили? Я так понимаю, что влезли они в наш огород, взяли добычу нашу законную, за что их и наказать не мешало бы, чтоб впредь неповадно было!

Хлопуня, ожидавший чего угодно, только не этого, изумленно уставился на Трофима, не веря своим ушам.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь, хлопчик, на кого замахиваешься?

– Думается мне, что опричники эти от шаек разбойничьих, кои ты либо разогнал, либо под свою руку привел, ничем не отличаются, разве что лютостью нечеловеческой. Посему и поступать с ними надобно как и с остальными соколиками: либо к ногтю прижать, либо в распыл пустить, – произнес Трофим, глядя на Хлопуню открытым простодушным взглядом.

Хлопуня озадаченно замолчал, продолжая с удивлением взирать на Трофима. Бесхитростная прямота рассуждений подчиненного на миг сбила с толку даже этого искушенного в обманах и подлостях интригана, а прозвучавшая в словах Трофима откровенная вера во всесилие предводителя приятно ласкала самолюбие падкого на лесть Хлопуни. Но атаман московских разбойников был реалистом, иначе он не только не возглавил бы свою тайную воровскую империю, а просто-напросто и дня бы не прожил на избранном им лихом поприще. Поэтому он тут же стряхнул с себя нежданное наваждение и насмешливо обратился к собеседнику:

– Так ты что, Топорок, на царский дворец или на басмановский терем напасть предлагаешь, чтобы добычу нашу законную отнять да опричников наказать примерно?

– На царский дворец, знамо, нет, поскольку он не только промыслом Божьим, но также стражей и стрельцами охраняем, а вот басмановскую усадьбу проведать бы не грех: чем он от всех других бояр-богатеев, коих мы постоянно трясем, отличается? Да можно и самих этих опричников, что в слободку тобой мне порученную вторглись, где ни на есть подкараулить да проучить как следует! Ты только прикажи, атаман, а уж я со своими людьми исполню со всем усердием!