– Спасибо за честь, – отвечал Иваницкий, усмехнувшись. – У всякого свой талан: тебе махать кистенем, а мне перебирать четки.

– Нет, брат, не тем ты смотришь! В твоих руках нож да кистень пригоже четок и кадила. Право, пристань к нам! Как тебя зовут?

– Григорий Отрепьев! – отвечал Иваницкий.

– Пойдем-ка с нами трепать, Отрепьев! – примолвил Хлопка. – У нас не житье, а масленица. Савка Гвоздь! подай-ка вина! – Один из разбойников подал флягу Хлопке, и он сказал: – Твое здоровье, Григорий! – Выпив вина, Хлопка передал флягу Иваницкому, примолвив: – Выпей, да попотчуй своих товарищей: они приуныли, как мокрые вороны перед коршуном.

Иваницкий имел нужду укрепить силы; он против обыкновения выпил глоток вина и отдал флягу своим товарищам. Варлаам выпил немного, Леонид вовсе отказался, а Мисаил прильнул к фляге, как пиявка к телу.

– Этот толстый приятель знаком что-то мне, – сказал Хлопка, указывая на Мисаила. – Не был ли ты когда под Москвой в руках сыщиков?

– Был нынешней зимой, и освобожден добрыми людьми на дороге от Александровской слободы в Москву, – отвечал Мисаил.

– Эти добрые люди – я да мои товарищи, – возразил Хлопка. – Ну, вот видишь, – примолвил он, обратясь к Иваницкому, – что я вашу братью спасаю, а не гублю. Пей, старый знакомый: я знаю, что ты охотник до сткляницы, – сказал он Мисаилу, который низко кланялся и несвязно благодарил разбойника за свое избавление.

– Огни, ребята! – закричал Хлопка, – и готовьте ужин. Савка Гвоздь! обойди сторожевых и скажи есаулу, чтоб послал кругом обходных. Не думай, чтоб это была вся моя сила, – сказал Хлопка Иваницкому. – Нет, брат, моя дружина стоит доброго полка стрелецкого! Это только мои налеты, мои ближние, неразлучные, пережженные, перемолотые. Из этих удальцов каждый стоит десятка. Песенники, вперед! Вина!

В одну минуту запылал огромный костер. Хлопка сел на колоде и посадил возле себя Иваницкого, не заботясь о его товарищах. Из кустов вынесли разбойники куски мяса и стали жарить на бердышах и ножах. В котле закипела каша. Баклаги с вином развесили на сучьях.

– Ты удивляешься, может быть, как мы подошли к вам близко, а вы не приметили? – сказал Хлопка Иваницкому. – Дело мастера боится. Мы умеем подкрадываться лучше лисицы и гложем не хуже волков. Увидев издали ваш огонь, мы стали стучать жердями по ветвям, чтоб наделать шуму, будто от ветра, а между тем другие ребята мои подползли на брюхе и взлезли на деревья. На проведы идет у меня собака: если людей много и с оружием, то она лает, а если мало и без оружия, то воет. Сам черт не застанет нас врасплох. Верст на сто кругом бродят мои лазутчики, а стража и обходы берегут все тропинки на десять верст. Не только между ратниками, но и в воеводских избах и во всех приказах царских у меня свои люди. Я все знаю, что замышляют противу меня, и безопасен со всех сторон. Вот видишь, что я знаю даже о том, что вас ловят на рубеже. Если б ты пожил с нами неделю, то не расстался бы вовек. Я полюбил тебя за твою смелость, и мне нужен письменный человек.

Иваницкий, видя, что в его настоящем положении было бы опасно раздражать разбойничьего атамана отказом, и не зная, как отделаться от него, сказал:

– Я бы рад остаться с тобою, но меня призывает в Литву важное семейное дело: я возвращусь к тебе осенью, а если тебе нужен человек для письма, то удержи товарища моего, Мисаила.

– Быть так, я не хочу никого держать силою, – отвечал Хлопка, – но если ты воротишься ко мне, то дам тебе сто рублей и сделаю есаулом. Ребята, мою песенку!

Разбойники запели хором:

Хор, кончив пение, расступился, и на средину выступили разбойник Ерема с балалайкою и два цыгана. Сии последние скинули с себя кафтаны, взяли в обе руки по большому широкому ножу и стали друг против друга. Ерема заиграл и запел плясовую песню на голос: «Ах, на что ж было город городить», – а цыгане стали плясать вприсядку, то сближаясь один с другим и ударяя ножом в нож с прикрикиванием, то отдаляясь, представляя единоборство и бой на ножах. Ерема ходил вокруг плясунов, а хор повторял два последние стиха куплета.

Ерема

Хор