Закинув руки за голову, он подолгу лежал на койке и вяло думал о смысле жизни. А потолок белый-белый, ни пятнышка, и тишина. Вот так вот. На пенсию скоро, а тут проклятый вопрос: зачем живешь, инженер Веткин? В молодости бы — понятно: избыток сил, избыток бесконечной жизни, а сейчас? Может, потому думается, что молодость на войне осталась, не успел переболеть ее недугами, затем немилая работа и неверная Елена вынудили держаться за стакан. Теперь с работой утряслось, жена успокоилась, а какой толк? Время уже ушло, техника, даже самая совершенная, больше не радует, а Елена, став верной мужу, принялась за его перевоспитание. «Алкоголь губит нервные клетки, они не восстанавливаются, учти… Курить с твоим сердцем преступно, подумай о семье!» А семья — это она сама, дети-то уже разлетелись, народили собственных детей, внуков нам.

Веткин лежал на койке, когда в палату в сопровождении дежурной сестры вошел Сеня с толстой амбарной книгой в одной руке, штаны он поддерживал другой рукой. Полосатая больничная пижама была ему велика, плечи висели у локтей.

— Здравствуйте, — с вежливой улыбкой сказал он, остановившись посреди комнаты. Подождал и обидчиво повернулся к сестре: я, мол, поздоровался, а этот человек героического прошлого лежит без всякой приветливости.

Веткин понял его взгляд, но не поднялся, а коварно подал для пожатия руку:

— Привет, Сеня. Рад тебя видеть.

— Правда? — Сеня ответно протянул руку и… остался в одних трусах: штаны, лишенные поддержки, свалились на пол.

— Ка-акой ловкий! — усмехнулся Веткин. — Только вошел и сразу-представление. Артист!

Сестра, зажав рот, выскочила за дверь, а Сеня уронил амбарную книгу со своими мыслями и изобретениями я, торопясь от смущения, стал собирать с пола непослушные штаны, Вскоре он водворил их па место, подобрал книгу и объяснил:

— Резника больно большая. Сестра велела завязать, а я к вам торопился по важности дела. Потом, думал, завяжу, после.

— И у щиколоток поэтому не прихватил? Они вон какие широкие — запутаешься, упадешь. Держи бинт.

— Спасибо. — Сеня положил книгу на свободную кровать, разорвал бинт надвое, скрутил веревочки и подвязал ими штаны у щиколоток. Потом укоротил резинку в поясе. — Теперь хорошо, товарищ Веткин?

— Хорошо, молодец. Теперь ты как запорожец. Чего сюда явился, на ремонт или пришло время техобслуживания?

— Нет, на обсужденье. Новый двигатель изобрел, вот и направили.

— Какой дурак?

— А врач. С большим таким носом. — И смутился: нос Веткина был не меньше, только глядел не вниз, а прямо и был толстый, как переспелый огурец.

— Илиади?

— Ага, Феня думала, что я больной, а он не признал, положил только для обсужденья. Дело, говорит, серьезное, а товарищ Веткин теперь непьющий, вот и пусть пособит.

— Так и сказал: непьющий?

— Нет, хотел сказать, да раздумал. Но теперь я сам вижу, что вы другой, трезвый.

— Это по чему же ты определил?

— А по взгляду. Взгляд теперь у вас невиноватый.

— Какая наблюдательность! — Веткин заметно подобрел и сел на постели. — Что же мы будем обсуждать?

— А новый двигатель, я же говорил. — Сеня присел на другую койку у стены и огляделся. Двухместная палата была тесноватой, с одним окном, но чистой. — Стола у нас нету, что ли?

— Нет, только тумбочки. Давай располагайся, и пойдем в скверик покурим. Ты не храпишь ночью?

— Что вы, как можно! Феня заругает.

— И ты, значит, под гнетом. Дали мы им волю, эмансипаткам.

Сеня вынул из карманов пижамы туалетные и бритвенные принадлежности, засунул их вместе с амбарной книгой в тумбочку и охотно пошел вслед за Веткиным. Здесь все ему нравилось.

Просторный больничный двор, замкнутый со всех сторон амбулаторным и больничными корпусами, лет сорок назад был засажен заботливым Илиади березой, канадским кленом, липой, акацией и вот стал тенистым и зеленым. Было здесь покойно и тихо, от корпуса к корпусу вели ровные, выстеленные красным кирпичом дорожки, кудрявые деревья смыкались над ними, образуя тенистые галереи, а в зелени между галереями прятались в разных концах сквера несколько крытых беседок со столиками и скамьями. Выздоравливающие и ходячие больные гуляли по аллейкам, приходили в беседки читать, играть в шашки и шахматы, в подкидного и в домино.

В одну из таких беседок, ближнюю к их корпусу, и привел Веткин Сеню. Сам уселся по-хозяйски за стол, достал пачку «Примы», закурил, предложил Сене. Тот помотал головой:

— Ни к чему. Дурная привычка.

— Да? Гляди-ка! И Ленка так же говорит, и Илиади… Неужели бросать? — Он затянулся и, запрокинув голову, выпустил одно, два, три, четыре сиреневых кольца подряд.

— Красиво, а?

— Как из выхлопной трубы двигателя на малых оборотах, — определил Сеня.

— Ладно. Давай выкладывай, что там у тебя за двигатель.