— Это не моя, — сказал Парфенька, поднявшись и вытирая руки пучком травы, — это ее кровушка, блесной проткнул, сейчас уймется. — И стал сматывать остаток лески на катушку спиннинга.

— Да как же ты вынул такое чудо, свет Парфенюшка? Да откуда взялась у тебя силушка?!

Квадратный рябой кормач в распущенной рубахе и мятых штанах, заправленных в резиновые сапоги, топтался возле рыбы и тяжко вздыхал. Потом толкнул локтем молодого сивого напарника:

— Это ж надо, ити его мамушку, крокодила обротал! Скажи, Степк? Это ж не Лукерья, та меньше сажени была, сам видал. А? Тут же одна морда, не дай бог приснится…

— Да-а, — сказал Степка. — Вон голова-то у него какая.

— У кого?

— Чего?

— Голова-то.

— А-а, голова-то. Да у рыбака-то.

— У рыбака-то?

— Ну. Только это у него шапка такая. Заячья. Дядя, ты головушку-то не застуди ненароком — июль скоро. Гы-гы-гы!..

В другое время Парфенька смолчал бы, а тут не смог: он же торопился из дома, впотьмах собирался, тревожить своих не хотел, вот и надел, что под руку попалось.

— Какой ты умный, парень, — сказал он с печалью.

Тот растерялся, но за него заступился рябой:

— Гляди-ка, какой явился. А, Степк? Змея поймал и нос кверьху.

— А у тебя карточка дырявая, — не поддался Парфенька.

— Истинно так, — поддержали птичницы. — А уж ругатель-то, ругатель… Пьяный ли, трезвый ли, а как зачнет «молиться» — хоть святых выноси. Да все по матушке, по матушке…

— Потому что конопатый, — объяснил Парфенька, махнув рукой.

— Че-во-о?

— Рожа, говорю, у тебя вся в ямках. Будто на ей черти горох молотили.

— Вот я те щас дам горох…

И рябой уже протянул к нему длинные клешни, но был спугнут веселым гудком водовоза: Витяй накачал цистерну и вот подымался от берега сюда. Груженая машина ревела натужно, сердито, и диковинная чудо-рыба задрожала, а потом обреченно прикрыла розовыми веками синие колдовские глаза.

Парфенька зябко поежился: впервые он видел у рыбы веки, да еще с темными ресницами, при синих-синих глазах, которые в спокойном состоянии светлели, становились голубыми. А бужевольник Витяй гудит как оглашенный, того и гляди наедет на нее, раздавит такую-то красоту.

— Куда прешь! — закричал он, махая руками. — Левее бери, левее, вот сюда!

Машина, оставляя на росной траве двойные следы, поднялась к ветле и остановилась, устало урча и попыхивая дымком. Витяй выскочил на подножку и лихо кинул руку к соломенной голове.

— Товарищ генерал, ваше приказание выполнено, бассейн для Лукерьи приготовлен.

— Открывай, — приказал Парфенька и обернулся к птичницам и кормачам: — А вы беритесь за рыбу, сейчас в цистерну станем засовывать.

— Это не Лукерья, — сказал опять рябой. — А в воду зачем?

— Чтобы живая была. — Парфенька взял голову рыбы за жаберные крышки, с усилием поднял. — Ох, тяга-то, господи! Беритесь за мной и вместе потянем.

— Зачем живая-то, Парфеньк? — не понимал рябой. — Все одно же на сковородку. А со свежим огурчиком, с лучком — другой закуски не надо.

— Кому чего, пьянице закуска.

— А ты меня поил?

— Еще чего захотел! Берись, берись, не выкатывай буркалы-то, не пугливая.

Впятером они быстро размотали тело рыбы со ствола ветлы, поднесли к машине. Витяй принял зеленую голову, подержал, удивляясь ее чарующим глазам и черным ресницам.

— А ведь это наяда, — сказал он. — Ну, батяня, отмочил ты шуточку.

— Какая еще наяда?

— Речная богиня, сказочная. — И сунул ее носом в горловину цистерны. Она с плеском ушла на дно. — Пей, родимая!

Парфенька ожидал, что рыба будет сопротивляться, но она неожиданно сама стала втягиваться в цистерну, извиваясь и расшвыривая его помощников, и втягивалась так быстро, что из горловины тут же полилась вода. Витяй стоял на верху цистерны и, склонившись над люком, наблюдал, как рыба, шурша чешуей по бортику, втягивалась вовнутрь.

— Кольцами свивается, — сообщил он полушепотом. — Эдак скоро всю цистерну наполнит.

— Не давай наполнять-то, — встревожился Парфенька, — задохнется без воды.

— Она умная, не вплотную ложится. Кормачи и птичницы стояли у машины и пораженно следили, как извивается сказочная рыба, метр за метром скрываясь в цистерне с надписью «огнеопасно».

Прежде это был трехтонный бензовоз, с годами он подносился, цистерна у него расхудилась и стала подтекать, машину отдали совхозным животноводам. Зимой ее ремонтировали, а с весны до осени она возила воду в летние лагеря дойных гуртов. Шоферами на ней были чаще зеленые новички или проштрафившиеся асы, забывающие закусывать. Витяй не принадлежал ни к тем, ни к этим.