— Вы и теперь лжете? Вы правда не в состоянии говорить? А может, только притворяетесь?

Я качаю головой. Нет. Я не притворяюсь.

— Я вам не верю.

Он делает несколько шагов к столику. Поднимает «Экспрессен» и тычет в меня разворотом. Я зажмуриваюсь. Мари все стоит в парке Русенбада, не шевелясь и едва дыша.

Я снова качаю головой, но это бесполезно. Он еще больше понижает голос:

— Вы нас опозорили. И себя и правительство. Но себя все-таки больше.

Он выпускает газету из рук, и она, шурша, опускается на пол.

— Наверное, вы сошли с ума. Иногда мне так кажется. Вы иной раз так взвинчены, особенно когда разоряетесь на тему трафикинга и торговли людьми.

Я открываю рот и тут же его закрываю. Всего два месяца назад он сам произнес подобную речь насчет торговли людьми, причем назвал эту торговлю стыдом и позором сегодняшнего дня, работорговлей сегодняшнего дня, величайшей несправедливостью сегодняшнего дня, — но это вовсе не обязательно имеет какое-то значение. Два года назад стыдом и позором сегодняшнего дня были нарушения в области экологии. Потом — качество ухода за психическими больными. Теперь — преступность.

— Покажите медицинское заключение.

Он больше не шепчет.

— Заключение, приемлемо объясняющее ваши проблемы с речью. А не очередную писульку от психолога. А когда вы решите, что снова можете говорить, будьте добры дать интервью приличному журналисту и объяснить, зачем вы мне лгали.

Качаю головой. Нет. Он поднимает брови.

— Да. И только так. А там уж заодно разовьете тему и объясните, как все это соотносится с той историей с вашим мужем. И почему вы остались при нем, хотя он уже перетрахал пол-Европы.

Он отодвигает стул от письменного стола и усаживается.

— И только после этого можно будет думать, оставаться вам и дальше в правительстве или нет. А до тех пор вы считаетесь на больничном.

Премьер склоняет голову набок. Эффект немедленный. Ведущий словно съеживается, словно делается на голову ниже.

— Да уж, Ларс, — говорит премьер и чуть покачивает головой. — Огорчительная история. Крайне.

Ведущий пытается распрямиться. Бесполезно.

— Но, предлагая Мэри Сундин пост министра международного сотрудничества, вы ведь знали, что увечье ее мужа связано с получением им платных сексуальных услуг?

Еле слышный вздох.

— Нет. Я не знал. Я все узнал только из СМИ.

— Ваша реакция?

Короткая пауза. Задумчивость.

— Разумеется, я расстроился. Главным образом за Мэри Сундин. Она профессионал в полном смысле слова и находится на крайне ответственном посту. А это ведь серьезное заболевание.

— То, что она потеряла способность говорить?

— Да.

— А вы в это верите?

Тяжкий выдох премьера свидетельствует о разочаровании. Нет, от серьезного политического журналиста он подобного не ожидал.

— Разумеется. Мэри Сундин не может разговаривать.

— Но неврологи утверждают…

— Хоть я и не невролог, но полагаю, что подобные вещи иногда случаются в силу самых разных причин.

— Каких именно?

— Я бы не хотел в это углубляться.

— Психических?

— Повторяю — я бы не хотел в это углубляться. На мой взгляд, крайне важно — чтобы мы все выказали Мэри Сундин нашу заботу и сочувствие. И обошлись без спекуляций.

Ведущий смотрит в свои бумаги.

— Так вы, получается, ничего не знали о ее муже?

Премьер качает головой.

— Нет, я же сказал. Не имел представления.

— Как на ваш взгляд, существует ли связь между личной жизнью Мэри Сундин и тем фактом, что она как министр уделяла столь много времени и сил проблеме трафикинга и торговли людьми?

Голос премьера преисполняется печали.

— Торговля людьми — это стыд и позор сегодняшнего дня.

— Но сможет ли Мэри Сундин продолжать после этого работу в правительстве?

— Мэри Сундин болеет. Было бы несправедливо спекулировать на…

— Вы ей по-прежнему доверяете? Несмотря на то, что она явно скрывала правду?

Премьер чуть улыбается.

— Не хотелось бы впадать в спекуляции, говоря о больном человеке. А Мэри Сундин больна.

Музыкальная заставка. Ведущий поворачивается к телекамере и желает всем доброй ночи. Музыка заканчивается, свет в студии гаснет. Премьер отстегивает микрофон от лацкана, потом наклоняется и что-то шепчет.

Но никто, кроме ведущего, его не слышит.