А впереди их ждало Логово Зверя — Берлин, — до которого оставалось пройти совсем немного.

И пришел апрель, апрель сорок пятого года от Рождества Христова. Природа цвела, и птицы вили гнезда, не обращая ни малейшего внимания на громыхающее железо, ползущее и перекатывающееся по земле. А люди — люди шли вперед, чтобы покончить с осточертевшей войной и вернуться к мирной жизни, в которой уже не надо будет убивать друг друга. Но для этого нужно было добить Зверя, все еще скалящего зубы — даже в предсмертной агонии.

Подготовка к наступлению на Берлин заканчивалась, когда Пуховкин собрал всех офицеров полка и сообщил, что в предстоящей Берлинской операции 41-й минометный полк придается Первой армии Войска Польского. Удивление, равно как и другие эмоции, в армии не слишком приветствуются, и потому капитан Дементьев без лишних вопросов отправился в польский штаб для получения боевой задачи.

Польские части начали формироваться на территории Советского Союза еще в сорок первом году, но до участия их в боевых действиях дело так и не дошло. [11] А в начале тысяча девятьсот сорок третьего года под Рязанью родилась 1-я польская дивизия имени Тадеуша Костюшко, которую повел в бой Зигмунд Берлинг. Затем на базе этой дивизии появилась 1-я армия Войска Польского, воевавшая против немцев до самого конца Великой Войны. Весь ее командный состав подбирался из советских офицеров польского происхождения или из тех, у которых были польские фамилии. В штабах этой армии звучала в основном русская речь, в частях — польская, которая была родной для солдат и младших командиров.

С освобождением польских земель от фашистов ряды Войска Польского пополнялись за счет мобилизации поляков на территории Польши, и поэтому в Первой армии оказывались самые разные люди: от истинных польских патриотов до проходимцев. Однако большинство солдат и младших офицеров воевали честно, и марш Домбровского «Ще Польска не сгинела, поки ми жиеми» для них многое значил. В одном из стрелковых полков 2-й армии Войска Польского воевал молодой командир взвода разведки, поручник Ярузельский, тогда еще и не подозревавший, кем он станет в будущем.

Дементьева и других русских офицеров, прикомандированных к Войску Польскому, многое удивляло: и форма — конфедератки с белыми орлами, нашивки, погоны; и обращение друг к другу с добавлением слова «пан» — «пан поручник», «пан капитан», «пан полковник»; и польская манера отдания воинской чести — двумя пальцами правой руки, сжав остальные пальцы в кулак.

Удивляло и мирное сосуществование в польских частях политотделов и ксендзов — они как-то умудрялись не мешать друг другу. После случая с Гражиной Дементьев стал куда серьезнее оценивать силу и влияние католической церкви на поляков, а поскольку и попы, и замполиты в принципе делали одно и то же дело — вдохновляли польских жолнежей на бой со швабами, Павел считал такой симбиоз явлением нормальным и даже полезным. К тому же среди ксендзов попадались лихие ребята — из уст в уста передавался рассказ об одном таком попе, который с распятием в одной руке и с автоматом в другой поднял польских солдат в атаку и с криком «Ще Польска не сгинела, с нами Бог и Матка Боска!» первым ворвался в немецкие окопы, раздавая «швабам» свое пастырское благословение направо и налево.

И неподдельный интерес у молодых русских капитанов и лейтенантов вызывало обилие в польской армии женщин, причем на строевых должностях. В 1-й армии Войска Польского в чине полковника служила известная польская писательница Ванда Василевская, однако много было и менее известных (но более молодых) полячек. Военная форма сидела на них с каким-то особым шиком, и Павел (исподтишка, чтобы не показаться невежливым) с удовольствием посматривал на воинственных паненок, и мысли его при этом были весьма далеки от вопросов тактического взаимодействия с польскими частями.

Но война еще не кончилась, и для лирики оставалось не так много места. Дивизион Дементьева был придан четвертой пехотной дивизии, которой командовал генерал Кеневич, а непосредственным начальником Павла стал начальник штаба артиллерии этой дивизии подполковник Певишкис. Оказалось, что он тоже окончил Ленинградское артиллерийское училище, только гораздо раньше Дементьева, еще в тридцать втором году, и оба офицера быстро нашли общий язык.

— Перво-наперво, капитан, запомни, — сказал Певишкис Павлу через десять минут после знакомства, — и близко не подходи к походно-полевой жене нашего комдива. Кеневич дико ревнует ее ко всем молодым офицерам, и, — подполковник хитро прищурился, — не без основания. Так что держись от нее подальше, вот такой тебе мой добрый совет.

После такого вступления начштабарт перешел к делу: развернул карту и показал на ней район огневых позиций дивизиона, наблюдательный пункт, а также цели, которые должны быть накрыты «эрэсами» в ходе общей артподготовки перед началом наступления. Завершив боевой инструктаж, Певишкис предложил перейти к неофициальной части — на столе, быстро накрытом ординарцем подполковника, появились коньяк и отменная колбаса. «Хорошо живут, черти» — с легкой завистью подумал Дементьев, выпив рюмку душистого напитка и жуя колбасу. Но окончательно сразил его кувшин густой сметаны, принесенный ординарцем, — такого лакомства Павел не видел с начала войны. Спрашивать у начальства — откуда, мол, такой деликатес? — не полагалось, но позже капитан узнал, что подполковник Певишкис держал на фронте корову. Его шофер исполнял и обязанности скотника, ухаживая за буренкой и регулярно поставляя начштабарту свежие молочные продукты. Вообще все — или почти все, за малым исключением, — «русско-польские» офицеры Первой армии Войска Польского быстро входили во вкус своего положения и превращались в самых настоящих «ясновельможных панов» — холеных, ходивших со стеками в руках и свысока, надменно-покровительственно, разговаривавших с «нижними чинами». И подполковник Певишкис не был исключением — Павел, со своим обостренным чувством справедливости, не мог этого не замечать, несмотря на доброе к нему отношение со стороны начштабарта.

Беседа капитана Дементьева и подполковника Певишкиса, которую уже можно было назвать если не задушевной, то дружеской, была прервана генералом Кеневичем, вызвавшим к себе обоих офицеров.

Комдив оказался личностью весьма примечательной: он поразил Дементьева своими габаритами (генерала с полным правом можно было назвать человеком-горой), огромным животом, тройным подбородком, бешеной энергией, хлещущей через край, обилием русских и польских орденов на просторной груди и неудержимым обжорством.