Немец икнул и замолчал. Подполковник Певишкис удовлетворенно крякнул.

«А вы как хотели? — подумал Дементьев, глядя на пленного. — Так, и только так!»

Двадцатого апреля дивизия Кеневича вышла к северным пригородам Берлина, к Ораниенбургу, расположенному километрах в тридцати от столицы Тысячелетнего Рейха. Мост через небольшую речку был взорван, и дивизион «катюш» остановился, ожидая, пока саперы наведут переправу. Они уже начали забивать сваи и сооружать настил, но Павел, оценив объем и скорость работы и прикинув время, понял, что его дивизион может немного передохнуть. Боевые машины загнали в ближайший лесок — немецкие самолеты нет-нет, да и появлялись еще в воздухе, — а Дементьев с группой офицеров устроился под солнышком, на полянке, откуда хорошо был виден восстанавливаемый мост.

Однако насладиться отдыхом на природе им не пришлось. «Юнкерсы» не прилетели, зато к переправе на кавалькаде из десятка шикарных автомашин пожаловало очень высокое начальство: военный министр Польши, он же командующий польскими войсками пан Роля-Жимерский собственной персоной. Министр был в кожаном пальто и в конфедератке и маршальскими знаками отличия. За главкомом повалила его свита: адъютанты, штабники всех мастей, порученцы в блестящих чистеньких мундирах с аксельбантами, несколько молодых паненок в офицерской форме. Одна из них была личным врачом маршала, другая личным секретарем, остальные неизвестно кто, но тоже личные, и все очень красивые.

К маршалу колобком подкатился с докладом Кеневич. Министр подал комдиву руку, и они начали о чем-то беседовать. Павел наблюдал за этой сценой с неким отстраненным интересом, полагая, что главком прибыл для личного руководства боевыми действиями. Но Дементьев ошибся: министр приехал, чтобы лично наградить самых достойных. Пяти минут пребывания на фронте было явно недостаточно для их выявления, и тогда Роля-Жимерский потребовал от Кеневича список героев. Недолго думая, генерал назвал всех, кому повезло в этот момент оказаться рядом с ним у моста, в основном своих штабных офицеров. Адъютант почтительно подал список главкому, и тот начертал на нем краткое «Наградить».

А затем министр оставил свиту и в одиночку направился к полянке, где отдыхали офицеры-эрэсники. Павел насторожился — встреча с любым начальством, особенно высоким, всегда чревата непредсказуемыми последствиями — и быстро оглядел своих офицеров: все ли в порядке? Те тоже подтянулись, следя за приближающейся фигурой маршала. Но министр не дошел до полянки: он остановился у ближайших кустов, огляделся по сторонам, оросил кусты сверкающей струей и как ни в чем не бывало пошел обратно, к ожидавшей его свите.

— Товарищи офицеры, — торжественно провозгласил Павел, сдерживая смех, — мы с вами стали свидетелями исторического события. Сегодня, двадцать первого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, военный министр Польши Роля-Жимерский лично «освятил» кусты в непосредственной близости к фронту, на вражеской территории, внеся тем самым весомый вклад в победу!

Все дружно рассмеялись, а комбат Виленский глубокомысленно изрек:

— Кто какой вклад может внести, тот такой и вносит…

— Товарищ капитан, — взмолился командир транспортного взвода, — вы бы стреляли побольше! У нас снарядов и так под завязку, у моих машин от перегруза колеса враскорячку, а из тыла все везут и везут!

Снарядов действительно было немеряно. Дивизион без сожаления сыпал их по любой цели, и приходилось даже сожалеть, когда заявок на «поддержку огоньком» не поступало. А такое случалось — немецкая оборона была сломана, враг бежал, и русские танки и пехота шли вперед без помех. Немцы отступали по шоссейным дорогам, и дороги эти были забиты — уже не беженцами, а колоннами войск. Русские штурмовики яро клевали эти колонны с воздуха, и тогда немцы разбегались по лесам и просачивались на запад мелкими группами, тревожа тылы наступающих, — на шоссе то и дело происходили стычки с остатками разбитых частей вермахта, фольксштурма и даже с охранниками тюрем и лагерей.

Изучая карту, Павел обратил внимание на перекресток двух дорог — рокада и шоссе на Берлин сходились тут почти под прямым ушлом. Никаких данных о наличии немецких войск на перекрестке не было, но перед глазами Дементьева на фоне карты вдруг возникли, как на экране кино, танки и машины, которые — он знал это совершенно точно! — гигантской пробкой забили весь перекресток. «А вдруг там гражданские?» — подумал комдив, борясь с соблазном шарахнуть по такой заманчивой цели всем дивизионом, и услышал знакомый призрачный голос: «Там нет женщин и детей, воин, — там только солдаты, слуги Зверя: много солдат. Убей их!». И капитан Дементьев отдал приказ готовиться к залпу.

А полутора часами позже дивизион «РС», следуя за наступающими частями, прошел через этот перекресток, и Павел увидел последствия своего удара.

Перед ним была страшная картина сплошного разрушения. Наитие не обмануло, и голос ведуна сказал правду: удар дивизиона пришелся по скоплению немецких войск. Лес и дома небольшой деревушки горели пышными огненными гирляндами, скопившиеся на перекрестке несколько сот машин, орудий, минометов, повозок, броневиков были разбиты, разбросаны взрывами по всей дороге и по ее обочинам и горели черными кострами. Дымилась и плакала развороченная взрывами земля, выжженную траву покрывали длинные черные полотнища вырванной земли. На шоссе и в поле лежали в самых невероятных позах обгоревшие, обезображенные трупы, много трупов. Многие из бойцов дивизиона впервые увидели, что творят реактивные мины, и молчали, пораженные увиденным, — им, много раз стрелявшим по врагу, редко приходилось видеть пораженную цель вблизи и воочию, да еще вскоре после стрельбы. На перекрестке в пробке из встречных колонн застряли сотни машин и тысячи солдат и офицеров, и реактивные мины накрыли их внезапно: немцы, не ожидая огневого налета, не успели ни укрыться, ни даже рассредоточиться. «Залп дивизиона «катюш», — подумал Дементьев, — это Страшный Суд, кара небесная, от которой на открытом месте никому нет спасения».