...Этот перстень!.. Ужасный великолепный перстень... Огромный опал с перламутровыми и ярко-голубыми прожилками, словно светящимися изнутри. Даже не прожилками, а весенними лужицами, в которых отражается сверкающее небо. Странный камень, обрамленный золотом. Старым, красноватым золотом. Я обожала его когда-то и ненавидела одновременно. Этот опаловый перстень приковывал к себе взгляд и захватывал все внимание. Грубый, вульгарный, таинственный, наглый, откровенный...

Точная копия Ди.

А была ли она в самом деле? Или только этот перстень – свидетельство моего единственного в жизни безрассудства. На него я истратила все деньги, заработанные в стройотряде. Купила перстень, но так ни разу его и не надела...

Тяжелая бандероль... Секретарша Леночка подает ее мне, и я вижу, как моя юная леди умирает от любопытства.

Я и сам умираю от любопытства. Минуты, пока она докладывает мне о предстоящих встречах, тянутся медленно-медленно, словно я смотрю на песочные часы и провожаю взглядом каждую песчинку. Сверху вниз – как в замедленной съемке.

Мне хочется сказать моей исполнительной, старательной, влюбленной в меня по уши: «Все, Леночка, хватит, зайдешь позже». Но я не делаю этого. Кажется, специально оттягиваю момент вскрытия бандероли. Боюсь разочароваться? Чего я жду? Чуда? Невероятного стечения обстоятельств?

Обратный адрес: «Израиль. Иерусалим». Написано крупно. По-английски. Перехватываю взгляд Леночки.

Она тоже смотрит на обратный адрес. Понимает, что я не слушаю ее сообщения, но продолжает упорно тараторить историю моего предстоящего дня. Она ревнует меня к бандероли.

О, женщины, с их непостижимой интуицией, с их загадочным умением почувствовать все мгновенно, в одну секунду, с их отвратительным стремлением молниеносно вступать в бой с одновременной надеждой проиграть его и обмануться сладкой ложью. И у кого из нас есть силы ответить резко правду?! Сказать твердо стальным голосом: «Да. Все именно так, как тебе показалось. Именно так». А потом с отвращением и жалостью тонуть в море их слез.

Да! Да! Леночка! Ты, конечно, права, что ревнуешь меня к этой бандероли. Твое юное женское сердце подсказывает тебе, что предстоят события, которые ты уже нарисовала в своем воображении.

Встаю из-за стола. Подхожу к ней очень близко. Поднимаю ее маленький нежный подбородок. Смотрю в страдающие глаза. Наклоняюсь. Обхватываю ладонями ее голову. Пальцы утопают в мягких, шелковистых волосах. Целую в губы. Прекрасный старый, как сама жизнь, способ успокоить влюбленную женщину. И ничего не нужно говорить.

Леночка прижимается ко мне, мгновенно отдается всем своим существом. Чувствую, как вздрагивают ее хрупкие плечи под тонкой шелковой кофточкой. И что это за странный дар, которым наградила меня судьба – сделала магнитом, огромным магнитом, притягивающим женщин, способным доставлять им какие-то невероятные наслаждения. Я им... Они мне...

Поворачиваю ключ в дверях кабинета. Включаю радио на всю громкость. Леночка будет стонать... терять голову. Поднимаю ее на руки, кладу на стол.

Стол широкий дубовый... Удобной высоты. Его сделал старинный мастер-краснодеревщик в каком-то старинном году. Для чего он делал этот стол? Для кого? Уж наверняка не для борделя, который я здесь устраиваю. Хотя... кто знает?

Розовый Леночкин клитор дрожит в моих губах, она что-то шепчет, кажется, сейчас кончит. Судорога пробегает по ее хрупкому телу.

Я вхожу в нее... Почти детские безумно-восторженные глаза замирают на секунду. Обожаю смотреть в ее глаза в эти мгновения. Она взмахивает руками, и бандероль тяжело падает на пол с дубового стола.

Темнеет... Мягкий снег плавно кружит в свете фонаря. Горячий крепкий чай дымится в стакане, покрывая тонкой влажной пленкой серебряный подстаканник. Я один в офисе. Старинные часы равномерно постукивают маятником, разделяя пространство на единицы времени.

Открываю бандероль. Конечно, именно этого ты и хотела – моя почти сестра, такая знакомая и такая непостижимая! Именно этого ты и хотела – чтобы я открыл твое послание один, в глубокой тишине наступающей ночи, когда кружится легкий прозрачный снег и позволяет увидеть на небе первые три звезды зарождающегося еврейского дня. Именно их ты показывала мне в аэропорту, когда месяц назад я провожал тебя в Израиль, в Иерусалим, после того, как ты свалилась на меня, как снег на голову, на три дня. Через десять лет неизвестности.

Я распечатываю бандероль и словно раздеваю тебя, снова и снова пытаясь понять, что таится в тебе.

Я говорю себе: «Это просто очень сильное сексуальное притяжение. С обеих сторон. Два вулкана, которые извергаются одновременно, которые не могут находиться рядом, не извергаясь».

Я говорю тебе, как клятву, все те слова, что говорю другим женщинам: «Я не умею любить. Я не умею дарить подарков. Я не выношу обязательств и эмоций. Я никому и никогда не позволю властвовать над собой». И вижу твои насмешливые глаза: