Мужик некоторое время молчит. Рассматривает.

– Входите...

Жилье состоит из одной комнаты. Четыре кровати. Посередине пластиковый круглый стол и стулья. На столе бутылки пива, водка, половина арбуза, хлеб, селедка, картошка с зеленым луком, сосиски в пластмассовом тазу.

За столом сидит детина, голый по пояс, с якорем на руке, и женщина лет пятидесяти. Глаза у женщины злые. Сверлят нас, будто насквозь.

– Чего надо вам? – говорит она наконец.

– Мы из газеты. Ищем родственников или знакомых Александра Степаненко, который погиб сегодня во время террористического акта.

– Из газеты? Какой газеты?

– Центральной, израильской.

– Израильской? Падлы! Пришли! А я мать его! Мать Сашко! Сыночка повидать приехала третьего дня. Повидала!..

– Шо приперлись сюда, жиды пархатые? – вдруг поднимается из-за стола детина, хватает арбуз, швыряет в Витю, но тот успевает отстраниться, и арбуз попадает мне в грудь.

Детина подскакивает к Вите, хватает его за рубаху, но тот с размаху ударяет его в скулу. Женщина закрывает лицо руками, начинает выть:

– Жиды недорезанные, мало вас били на Украине, не добили гадов! Сейчас бы сыночек мой живой был. Сашко мой...

Детина снова бросается на Витю. Мужчина, что открыл нам дверь, хватает детину:

– Петро, хватит! Очумел! Идите, жидки, отседова, пока он вас не прикончил. Идите по добру...

Хватаю Витю за руку, силой тащу к двери. Он поворачивается ко мне. Ненависть в его глазах обжигает меня.

– Витенька, умоляю, пошли! – Но он разворачивается и снова ударяет детину в челюсть.

Я ору.

Паралич от моего звериного крика наступает мгновенно. Мужик, оставив еще не очухавшегося детину, подбегает к Вите:

– Идите, браток, уходите. Дядька он Сашка, вместе работали. Дядька родный. А цэ мать его. Пьяные они от горя, от водки пьяные. Уходите от греха...

Вдвоем с мужиком нам удается вытолкнуть Витю в тот момент, когда детина, очухавшись, бежит с кулаками к дверям. Мужик в тельняшке успевает захлопнуть их.

Я слышу перебранку за дверью, но Витя, кажется, уже пришел в себя. Спускается за мной по лестнице, наконец вырывает свою руку из моей: – Да не держи ты меня, Фира, не пойду я туда снова. Все! Хватит!.. Выбираемся на свет Божий. Солнце ударяет в глаза.

– Умыться бы надо, – прикладываю салфетку к струйке крови на Витином подбородке.

– Тебе тоже.

Только теперь чувствую тупую боль в груди. Моя футболка залита розовым соком арбуза. На джинсах тоже противные пятна.

– Больно?

– Ничего. Хорошо, что не в глаз.

– Да уж! Как в газету напишешь?

– Скажу: нет у него ни родственников, ни знакомых. Позвоню строительному подрядчику, у которого он работал, возьму какие-нибудь данные, может, фото.

– Все шито-крыто, да? Как будто ничего и не было?!

– А что ты предлагаешь, Витя?

– Депортировать их из страны. Зачем в Израиль антисемитов привозить! Мы же им работу даем, чтоб не загнулись на Украине с голоду, а они нас ненавидят.

– Витя, у людей горе. Люди в горе по-разному реагируют.

– В горе, в радости они бы нас всех с удовольствием прикончили. Как арабы.

– И украинцы разные бывают, и арабы...

– Бывают разные. Только мы для них все одинаковые – жиды пархатые.

Солнце невыносимо режет глаза. Только теперь понимаю, что забыла в том доме темные очки.

Силы окончательно оставляют меня. Изможденно опускаюсь на траву. Не могу сдержать слез. Наверное, это запоздалая реакция.

– Фира... ты чего, ну, хватит! Прости. Все, поехали, поехали ко мне. Я за руль сяду.

– У меня страховка только на одного человека.

– Ну хорошо, ты за руль сядешь. Поехали. У тебя другая одежда есть?

– – Есть, конечно. В багажнике.

– Ну вот и хорошо. Приедем, примешь душ, переоденешься, позвонишь, кому надо, статью свою приготовишь. У меня компьютер есть. Отдохнешь, переночуешь, а завтра утром поедешь.

– Мне сегодня в Иерусалим надо вернуться.

– Хорошо, сегодня вернешься. Еще всего десять утра. Вставай, поехали.

Через сорок минут испуганная Двора встречает нас возле дома. Витя пытается ей рассказать, что произошло, но вдруг останавливается на полуслове:

– Не могу «жиды пархатые» на иврит перевести.

– Потом, Виктор, потом слово подыщешь. Главное – живы, здоровы, – успокаивает его жена.

Перешагиваю порог дома, и вновь картина покоя завораживает меня.

Тонкие солнечные лучи, проникающие сквозь ажурные дырочки в шторах, играют в огромной вазе из разноцветного стекла, отбрасывают в разные стороны красно-сине-розово-зеленые блики.