Шрифт:
Молча поклонившись, Андрей вышел и тихо притворил за собой дверь.
На улице, несмотря на опустившуюся уже темноту, было людно. Не разбежались ещё по дворам босоногие белоголовые ребятишки, не кончили болтовни у ворот весёлые киевлянки. Необычный наряд Андрея не был теперь заметен, и никто не обращал на него внимания.
Отойдя на несколько шагов от княжеского терема, он остановился и обернулся. Много окон светилось, свет мерцал и в оконце покоя Ярославова. Только в горнице княгини Ингигерды да в девичьих горенках княжон, там, на самом верху, окна оставались тёмными, словно глаза с опущенными веками. Опустели те гнёздышки… Не тот стал и Ярослав, не тот.
— Прощай, княже, — тихо сказал Андрей, кланяясь терему. Потом обернулся в сторону закатную, где ещё чуть-чуть мерцали красноватые отблески и добавил: — Прощай и ты, Ярославна…
Глава XXIV. ЭПИЛОГ
Высокий, дородный, немолодой уж человек, по платью судя — богатый купец, что было мочи колотил в ворота небольшого ладного домика на одной из окраинных улиц Киева. Не сразу откликнулись ему. Однако ж в конце концов появился старик в тёмном платье.
— Почто шумишь, батюшка? — спросил он, открывая калитку.
— Долго больно собираешься! — сердито ответил купец.
— Так ноги-то немолодые, вишь…
— Дома ль хозяин-то?
— Дома, дома, батюшка. Ступай вон наверх. В горенке он там своей…
Окна небольшой низкой комнаты смотрели прямо на Днепр. С горба высокого холма, на который взбегала улица, далеко было видно Заднепровье, разбросанные тут и там сёла, белые паруса вдоль крутых речных поворотов.
У одного из окон, за столом, сидел седой человек с усталыми глазами на моложавом ещё лице. Поднявшись и поклонившись гостю, он вопросительно взглянул на него.
— Аль не узнал? — засмеялся тот.
— Да не припомню что-то… — неуверенно ответил хозяин.
— Эх, Андрей! А с кем ты, почитай, два месяца из Царьграда плыл?
— Фёдор! — ахнул Андрей. — Вот не ждал не гадал! Извини! Переменился ты малость…
— Да и ты не прежний. Чему ж дивиться? Тринадцать лет прошло. Годы — они красы не прибавляют.
— Плаваешь в дальние края по-прежнему?
— А как же? На месте сидеть купцу не с руки. Правда, нынче уж частенько сыновья вместо батьки ходят. Трое их у меня…
— Давно ль в Царьграде был?
— Сейчас воротился. Оттого и пришёл к тебе. Весточку принёс.
— От кого? — удивился Андрей. — Вроде нет у меня там никого.
— Запамятовал ты. Старик один, вовсе уж ветхий, Харитон по имени…
Андрей вздрогнул. Старая, незабытая боль кольнула сердце. Харитон… Маленькое, укрытое кипарисами кладбище на окраине Царьграда, камень с короткой надписью «Предслава»…
— Жив ещё? — тихо спросил он.
— Доживает…
— Что ж передать велел?
— От себя — что уговор ваш помнит, могилку обихаживает, а как помрёт — сыновья то делать станут. На то с них крепкий зарок взят. Об какой могилке речь вёл — не сказывал. Знает, мол, господин.
— Знаю, — обронил Андрей, — буде ещё увидишься — низкий ему поклон от меня…
— Передам, коли встречу. Только уж навряд ли. Еле живой старик-то. А ещё другое дело наказывал. Получил он для тебя писанье из краёв далёких, через много рук шло то послание и долго бродило. Венецианский купец Джузеппе Галеотти то писанье привёз.
— Так Джузеппе стал купцом? — улыбнулся Андрей.
— Стал. И сказывает, с твоего подарка богатеть начал…
— Я рад… Так от кого же письмо то?
— Не ведаю. Харитон говорил — из франкской земли.
— Из Парижа! — вскричал Андрей. — Давай, давай скорее, Фёдор.
— Держи! — И Фёдор Кривой протянул измятый, изрядно запачканный свиток. — А мне, прости, недосуг!
— Обожди, поужинай со мной! Вина выпьем, старину вспомним…
— Другим разом, Андрей. Я ведь ещё и дома не бывал, да и за товаром приглядеть надобно. Прощай…
— Спасибо тебе, Фёдор!
— Не на чем…
После ухода Фёдора Андрей не сразу развернул свиток. Перед глазами его так ясно встали опять константинопольские дни, мучительная боль, пережитая им после рассказа Харитона.
Много воды утекло с той поры. Вот уж двенадцать лет, как нет в живых Ярослава. Пока ещё не сбылись его опасения. Сильна и могуча Русь по-прежнему, но кто знает — надолго ли? Говорят, разумен подрастает у Всеволода маленький Владимир, Мономах по матери. Только, что ему судьба готовит? Сидеть ли ему на столе киевском?