Ниже описываются отличия текста, в основном, первого варианта черновика от канонического текста.

Начинается первый вариант так:

Дик сказал, что у него предчувствие. Мы стояли возле глайдера, он смотрел себе под ноги и долбил каблуком промерзший песок, а потом поднял голову, огляделся и сказал:

— Знаешь, предчувствие у меня какое-то дурацкое…

Глядя на айсберг, Дик замечает: «Хирургическое отделение, — сказал вдруг Дик тоскливо. — Стерилизационная камера. Пойти его грязью измазать, что ли?»

В первое описываемое в повести утро Стась осматривает результаты деятельности роботов: «Ночь они поработали на славу — контуры взлетно-посадочной полосы были отчетливо видны, да и большинство фундаментов было готово…» В размышлениях об инструкции безопасности Стась добавляет: «Здесь стандартные инструкции не имели никакого смысла». А обратив внимание на айсберг, Стась сначала думает, не пойти ли ему а затем решает: «Нет, не пойду я к этому айсбергу. И сторожа-разведчика я запускать не буду, хотя, может быть, и следовало бы мне лишний разок попрактиковаться. А пойду-ка я доме отправлю радиограммы Тендера, составлю меню, включу кухню, а сам прилягу и почитаю». После отправки и регистрации радиограмм Стась замечает о регистрации: «…не понимаю, зачем нужна эта канцелярия…» Затем, включая видеоэкран, чтобы посмотреть на роботов, Стась комментирует свои действия: «Просто из любопытства, честно говоря».

Когда Вадик сообщает Стасю, что у них передохли ящерицы, Стась реагирует:

— Ну да! — поразился я. — Когда?

— Вчера мы их запустили, а сегодня — привет. Шесть трупиков.

На полях рукописи, где Стась думает о странностях пантиан, записано так и не реализованное пожелание: «Представляет себе, чем занимаются Дик и Тендер (перевоплощается в пантианина)».

ЧП, когда остановились роботы, в первоначальном варианте описывалось несколько по-другому, больше внимания уделялось переживаниям Стася:

Уже с порога рубки я увидел, что имеет место чрезвычайное происшествие. Все три рабочих экрана на моем пульте показывали остановку работы. Я подбежал к пульту и включил видеоэкран. Сердце у меня екнуло: строительная площадка была пуста. Такого у меня еще никогда не случалось. Я даже не слыхивал, чтобы такое могло случиться. Я помотал головой и бросился к выходу. Может, ребята вернулись и перевели роботов на другое место? Какое-нибудь срочное дело, то-се… Или метеорит какой-нибудь стукнул Тома в крестец? Неужели я, елки-палки, напахал в программе? Это же невозможно… Я влетел в кессон и схватил доху. Руки не попадали в рукава, правый рукав почему-то оказался вывернут наизнанку, застежки куда-то пропали, и пока я сражался с дохой, как барон Мюнхгаузен со своей взбесившейся шубой, перед глазами моими стояла жуткая картина: ребятишки мои, управляемые дефектной программой, покорно тянут трассу для посадочной полосы прямо в туман, в курящуюся топь, погружаются в бурую жижу и исчезают навсегда… Я со всего размаха пнул ногой в перепонку и выскочил наружу.

У меня все поплыло перед глазами.

Киберы были здесь, у корабля. Они толпились у грузовой люка, все трое, легонько отталкивая друг друга, как будто каждый пытался первым попасть в трюм. Это было невозможно. Это было неприлично. Это было страшно. Как будто они стремились поскорее спрятаться в трюме, укрыться от чего-то, точно так же, как и я давеча стремился спастись в корабле от пустоты и тишины. Заметив меня, Том прекратил ерзанье и включи сигнал: «Жду указаний». Я отогнал от себя все эти трусливы мыслишки и сравнения, недостойные кибертехника, и решительно показал ему руками: «Вернуться на место, продолжат выполнение программы». Честно говоря, нервы у меня был так взвинчены, что где-то в глубине души я был готов к тому, что Том не послушается меня. Бывает такое явление техники — взбесившийся робот. Оно случается очень редко, я никогда не слышал о взбесившемся строительном роботе, но сейчас я был готов и к этому.

Однако ничего такого не произошло. Том послушно включил задний ход, развернулся и покатил на площадку. Джек и Рекс, естественно, последовали за ним. А я все стоял возле люка, в горле у меня пересохло, колени ослабели, и мне очень хотелось присесть. Но я не присел. Я стал приводить себя в порядок. Доха на мне была застегнута вкривь и вкось, уши мерзли, на лбу и на щеках быстро застывал пот. Медленно, стараясь контролировать все свои движения, я вытер лицо, застегнул как следует, надвинул на глаза капюшон и натянул перчатки.

Стыдно признаться, конечно, но я испытывал страх. Собственно, это уже был не сам страх. Это были остатки пережитого страха, смешанные со стыдом. Я никогда не был особенно высокого мнения о своих добродетелях, но кибертехник, который испугался своих роботов, это, знаете ли, слишком — да для самого скромного человека. Мне было совершенно ясно, что об этом случае я никогда и никому не расскажу. Я совершенно явно струсил. Там, в рубке, я тоже струсил, но то был совсем другой страх, страх деловой, страх работника, у которого вдруг не заладилась работа. Здесь же, у люка, я впервые в жизни испытал страх глупый, фантастический, мистический.

Описание Вандерхузе после обнаружения погибшего корабля («…более чем когда-либо похожий на пожилого верблюда. <…> Голова его задралась, нижняя челюсть выдвинулась…») в рукописи расширено: «…тяжелые веки совершенно наползли на глаза». А после реплики Стася («Никогда мне эта планета не нравилась») Вандерхузе говорит: «И Дику тоже. Но ведь планета здесь, пожалуй, ни при чем. А? Как ты полагаешь?» А вот реакция Дика на эту находку в черновике, пожалуй, была даже более эмоциональной, чем в окончательном варианте реакция Майки: «А я плакал там, понимаешь? — сказал Дик. — Плакал! И сейчас мне плакать хочется, только я не могу… Ты бы, конечно, не заплакал бы, нет, куда там! Ты бы только зубы стискивал и все такое…» [19] После этого Стась идет на кухню готовить обед и думает, что нужно дополнить меню еще чем-то: «…но на всякий случай ввел в общую часть меню несколько стаканов вина. Вдруг кто-нибудь захочет подкрепить свои душевные силы. Я, например, был бы не прочь, но первым никогда бы не решился подкрепляться».