Он вздохнул:

– Нас, шоферов, здесь как зверей держат. Ни одного ночлега по дороге, хотя машины, как видишь, идут и идут. А на тысячи верст если какую пельменную и обнаружишь, так народу в ней полно. Звери и есть звери, абсолютная кастрация! Однако я кое-чем запасся, не проголодаешься.

В машине было тепло, играла музыка, кабину плавно покачивало, и катился грузовик ходко, со встречными расходились, скорости не сбавляя, и только когда попадалась большущая снегоуборочная машина, то Василий сбавлял скорость.

– Они там пьяные, понятное дело, за рулем сидят.

Это ж не работа, а кастрация. Так что с ними надо поосторожней.

– А у тебя на работе здесь тоже пьют?

– На трассе? Нет, у нас на Самотлоре даже ГАИ нет. И не пьют, можешь поверить. Опасно в такой мороз, очень опасно. Сразу кастрация наступит. Я сам было не поверил, потом проверил – все трезвые, даже самые отчаянные бухарики. Ну, вечером, с устатку, по стакану засадим и в койку. Мы с тобой еще часа три потянем и будем вечерять да спать ложиться. – Он повернулся к ней и засмеялся. – Видишь, какая у нас первая ночь получается? Ну, просто кастрация!

Ей нравилось, как он произносил к месту и ни к месту это слово «кастрация». Раньше он его не употреблял, здесь уже подхватил.

– У меня термос двухлитровый китайский, там пельмени с бульоном, и еще в Нефтеюганске селедки купил, а еще бутылку купил, так что мы с тобой встречу в кабине отметим, да так, что долго помнить будем.

– И я бутылку взяла. Как ты говорил, но в самолете не пила!

– Так гуляем, братва! – засмеялся Василий. – Две бутылки – это вещь!

– А нам от них кастрации не будет?

Он глянул на нее, остановил машину, вывалился на снег и только там дико захохотал, давился и хватался за живот.

– Кастрация, ой, кастрация! Да где ты это услыхала?

– От тебя. Ты уже раз три сказал!

– Правда? Вот уж кастрация так кастрация! Все! Кончен кросс! Едем до первого кармана и там ночуем!

Как оказалось, «карманами» назывались площадки для стоянки, которые снегоочистители делали вдоль дороги каждые тридцать-сорок километров. Но в первом попутном кармане не повезло. Там уже стояла машина, работала мотором, водитель спал в кабине, а на ветровом стекле висела записка:

«Мужики, разбудите в три часа ночи».

До трех еще было не скоро, а рядом с отдыхающим Василий останавливаться почему-то не хотел, хотя места хватало.

Доехали до следующего кармана, Василий долго примеривался, откуда дует ветер, и потом поставил грузовик так, чтоб ветер дул «в морду» автомобилю, отчего отработанный газ из глушителя сносило в темные поля, подсвеченные белым саваном снега.

Ужин в кабине «татры» под непрерывный и мягкий стук мотора получился прекрасный. Пельмени еще оставались горячими. Водку остудили в снегу за пять минут.

В кабине остановившейся машины очень скоро стало даже жарко, и они сидели без верхней одежды, а потом за бортом вдруг завыла вьюга, белые вихри ударились о стекла и сидеть внутри стало еще уютней и приятней.

– Откажет мотор, нам с тобой кранты за пятнадцать минут, – сказал Василий. – Ведь здесь вокруг за сто верст и дерева для костра не найдешь.

– А может заглохнуть? – бесстрашно спросила Нинка, потому что от пары маленьких стаканчиков ей стало легко и беззаботно.

– Может. Но не сгибнем, конечно. Трасса всю ночь работает. Раньше колоннами ходили, теперь парами, а в одиночку стараемся все равно не ходить.

– А твоя пара где?

– Ты моя пара, – без улыбки сказал он. – А напарника я отпустил по делам. Может быть, мы его в Тобольске встретим.

Они не допили и одной бутылки, как их разморило.

– Будем спать? – спросил Василий. – Ты не бойся, если мотор заглохнет, я разом проснусь.

– Я не боюсь, – ответила она и тут же заснула.

Во сне Нинке привиделось, что она долго и бесконечно летает над землей, и даже не над Землей, а над каким-то вовсе неведомым миром. Потом так получилось, что чего она захочет, то и случается. И Нинка тут же захотела увидеть живьем Армана и Маргариту Готье.

Без всяких церемоний они пришли на кухню к Наталье, уселись к столу и принялись за портвейн. Сначала Нинке было очень стыдно, что она так позорно принимает таких своих гостей, но потом дела сами по себе как-то наладились и они очень долго разговаривали, вот только о чем, она никак не могла врубиться. Ушли словно испарились.

Нинка открыла глаза, и оказалось, что над ней белый потолок, что лежит она на невероятно пружинистой койке, а рядом, в белом халате, сидит очень полная женщина с краснощеким лицом и жгучими черными глазами.