Патриотов больше всего возмутило в письме Тополя “расовое еврейское высокомерие”. В самом деле, он пишет, например: “Мы избранники Божьи, и мы действительно избранный им народ, чтобы вывести народы мира из язычества и варварства в мир десяти заповедей цивилизации”. Все так.. Но такое самомнение — это что, для вас новость? Неужто никто из вас не помнит хотя бы стишок “Союз И”, когда-то появившийся одновременно в журнале “Москва” и в “Дне поэзии”? Там вся суть в концовке:

Без союзов язык онемеет.

И я знаю: сойдет с колеи,

Человечество быть не сумеет

Без народа по имени И.

Кто автор? Семен Израилевич Липкин, уроженец Одессы, один из древнейших ныне представителей народа И, сейчас ему 87 годков. В справочнике “Кто есть кто в России” (М., “Олимп”, 1997) о нем сказано: “Запоздалая слава пришла к Липкину во времена Горбачева... Судьба его поражает прежде всего масштабами и всеохватностью личности поэта, его внутренней свободой и трудолюбием”. Все это могу подтвердить, ибо до недавних пор Семен Израилевич был долгое время моим соседом по даче. Правда, слава пришла к нему гораздо раньше, и есть у меня некоторое сомнение относительно всеохватности его трудолюбия, поскольку когда мы с женой, не разгибая спин, копошились на своей земельке, Семен Израилевич, если мне память не изменяет, в котелке и с тросточкой прогуливался мимо со своей прекрасной поэтессой Инной Львовной Лисянской, обычно тоже державшей что-то в руках, может быть, драгоценный веер.

Кстати сказать, сознательная, демонстративная публикация помянутого стихотворения сразу в двух изданиях никаких неприятностей автору не принесла. Из Союза писателей они с женой вышли сами, и было это позже, а через несколько лет они были восстановлены, в чем автор этих строк принимал посильное участие, но тогда меня, разумеется, сильно озадачило высокомерное объявление, что “человечество быть не сумеет” без Семена Израилевича в котелке и Инны Львовны с кастаньетами. Но потом я понял, что тут довольно распространенная национальная болезнь, и у таких, как Липкин, она неизлечима. И понимание этого пришло ко мне через того же Семена Израилевича. Дело было так.

ОДНАЖДЫ В ЗОЛОТУЮ ПОРУ казарменного социализма группа московских литераторов была приглашена в Кабардино-Балкарию. Мы провели там несколько творческих вечеров. Все было прекрасно. Липкина, известного переводчика, принимали, как национального героя. Ему подарили роскошную папаху и бурку — не хуже, чем недавно чеченцы подарили Лебедю. А при проводах на аэродроме, куда его доставили в отдельной машине, еще и преподнесли огромный букет. Меня же там мало кто знал, но я чем-то пришелся по душе секретарю райкома партии, обаятельной русской женщине, отвечавшей за всю нашу поездку. Может быть, понравился я тем, что никогда нигде не голосил, будто человечество быть не сумеет без народа по имени Р.

И вот после прощального застолья в каком-то санатории секретарь райкома привезла меня на аэродром, тоже на машине, и там презентовала еще более великолепный букет, нежели у Липкина. О, надо было видеть при всем этом лица его провожающих!..

То ли случайно, то ли потому, что оба оказались букетоносцами, мы с Семеном Израилевичем в самолете сидели рядом. И не успел самолет еще взлететь, как он спросил меня: “Вы знаете, что такое салям алейкум?” — “Конечно! — ответил я. — Нас же здесь всюду приветствовали этими словами”. — “Нет, вы не знаете, что такое салям алейкум!” — сокрушенно вздохнул мой прославленный сосед и с гордостью объяснил: “Салям алейкум — это шолом алейхем. Вот! Это мы им дали”. Такого рода просвещением он донимал меня всю дороженьку до Москвы. Вот тогда-то, на высоте десять тысяч метров, за облаками, я и понял, что болезнь неизлечима. И тогда же, слушая поднебесные рулады Липкина и вконец одурев от них, я сочинил ответ на его “Союз И”:

Без союзов язык онемеет.

Я и сам бы без них онемел.

Но поэзия выжить сумеет

Без поэта по имени Эл.

Да, болезнь порой неизлечима, особенно — среди литераторской публики. Вот еще пример этого — стихотворение поэта-анималиста “Розовые лошади”:

До сих пор не знаю,

отчего были розовы лошади эти.

От породы?

От крови,

горящей под тонкою кожей?

Или просто от солнца?

Весь табун был гнедым,

вороным и буланым.

Две кобылы и жеребенок

розовели, как зори

в разнооблачном небе.

Эти лошади держались отдельно.

Может быть,

ими брезговали вороные?

Может быть,

им самим не хотелось к буланым?

Может быть,