Влиятельный Арчеладзе, о деятельности которого лишь смутно догадывались во многих службах конторы, неожиданно, прорывая все заслоны, втащил к себе в отдел совершенно незнакомого ему сотрудника, взяв только за профессиональные качества и принципиальность. Нигрей попал туда точно так же. Преданность Никанорычу была вовсе не благодарностью за выручку; они сразу же сошлись в убеждениях, иметь которые во времена разорения службы безопасности было великой роскошью. Воробьёв любил вождей, зная, что по природе своей он никогда не сможет повести за собой во имя какой-то идеи. Он умел только хорошо и громко возмущаться. А этот длинный, часто непредсказуемый человек, похожий на орла, обладал смелостью и волей. Отойти, оторваться от него было невозможно, как от магнита.

Проснувшись, он как всегда стал думать о своём положении, ожидая побудки, но пролежал около получаса и не дождался стука в стену. Постучал сам, позвал:

— Никанорыч?.. Солнце село, пора психов на волю выпускать!

За перегородкой слышались тихие шаги. И никакого ответа.

Воробьёв вскочил, и как был в длинных армейских трусах, так и ввалился к полковнику.

В комнате оказалась… Капитолина! Только какая-то другая, особенно изящная, и во взгляде светился огонёк, способный смутить любого мужчину.

— Капа… — шалея, промямлил он, поскольку лёжа в постели и скорбя о своём будущем, вспоминал и её. — Капитолина?..

Он тут же прикрыл дверь, сбегал к себе и натянул спортивный костюм.

Кроме офицера-кадровика, отбиравшего сотрудников в спецотдел, их негласной проверкой занимался ещё и Воробьёв. Так вот, когда появилась машинистка Капа, он, как и положено, сделал на неё оперативную установку, а Нигрей пару дней поболтался за ней, изучая связи и образ жизни. Всё прошло без сучка и задоринки: голливудской выправки девица подходила по всем статьям. Воробьёв «положил» на неё глаз. Пару раз он предлагал подвезти её до дома и получал отказ, затем, в третий раз, просто взял её за руку, посадил в машину и повёз. Неподалёку от своего дома она попросила остановиться возле магазина и сказала весьма выразительно:

— Мне нужно кое-что купить нам к столу.

У Воробьёва сдавило дух, словно в Измайловском парке он наткнулся на белый гриб. Ждал её десять, двадцать минут, потом вошёл в магазин и Капитолины не обнаружил. На следующее утро он специально завернул в машбюро, где кроме трёх машинисток сидели ещё две компьютерщицы, и увидел её чистый, безвинный взгляд.

Когда же её застукали за передачей информации, Воробьёв не сообщал об этом Арчеладзе целые сутки. Было ясно, что новая машинистка вылетит из отдела мгновенно, а было жаль…

Внезапную привязанность начальника к «шпионке» он объяснил сначала непредсказуемым характером Арчеладзе, которому вздумалось таким образом «раскрутить» девочку, подставленную сверху для контроля за независимым отделом. Воробьёв готовился к спектаклю в охотничьем домике — и в уме не было, что Никанорыч, этот женоненавистник поневоле, вдруг сам «положит» на Капитолину свой орлиный глаз.

И когда это случилось, Воробьёв ошалел ничуть не меньше, чем теперь, увидев машинистку в комнате Арчеладзе, да не в охотничьем домике и даже не в Москве — тут, на Балканах!

Видимо, что-то проспал…

— Конечно, я рад тебя видеть, — соврал он, снова появляясь перед Капитолиной. — С приездом!

— Спасибо, — неожиданно ласково произнесла она. — Чай, кофе?

— Кофе, чтобы проснуться! Может, мне это снится?

— Нет, я настоящая, — она прошла мимо, и его обдало волной тонких духов. — От призраков нет тени. Видишь, от меня есть!

— Решила навестить тут нас? В глуши забытого селенья?..

— Нет, я получила урок и приехала, — просто ответила Капитолина. — Теперь буду всё время с вами.

— Что ты получила? Урок?

— Да, урок. На вашем языке это… задание, поручение.

— От кого? Кто это задал тебе урок? — вдруг заподозрил неладное Воробьёв.

— Уроки задаёт Стратиг, — пояснила она. — Всем гоям без исключения. Ну а к Дарам у него особое отношение. Он нас всех любит, но вынужден посылать туда, куда выпадает рок. А мы вынуждены повиноваться року.

Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями. Взвизгнула появившаяся откуда-то кофемолка, зазвенели серебряные ложечки, щипчики и фарфоровые блюдца — это вместо алюминиевых солдатских кружек.

— Значит, Дара — это ты? — сообразил Воробьёв.

— Разве не знал об этом?

— Дара… Дара… И что же ты даришь?

— Любовь, — одними губами вымолвила она и добавила, как в прошлый раз: — Я приготовила нам кофе. Сколько тебе положить… сахару?

Он отрицательно мотнул головой, принял чашку из её полупрозрачных волнующих пальчиков. Подобных очаровательных голосков он наслушался, сидя в «музыкальных» комнатах и автомобилях с наушниками, когда к объекту посылали «барышню тяжёлого поведения», напичканную передающей аппаратурой. Но от этой исходил ещё какой-то особый, будоражащий дух — то ли духи обладали таким свойством, то ли обволакивающие взгляды…